Дед даже крякнул, когда увидел бутылку, а глаза его засияли. Потер ладонью о ладонь и быстренько уселся за стол. Выпили по одной, не забыли и по второй. Ели не ели, а хмель ударил в голову. И уже смеется бабка Наталка без причины, склоняется к Хлипавке, а он, растроганный, согретый водкой, заводит разговор о совместной жизни:
— Ведь теперь все паруются, все соединяются в пару. А почему мы хуже других? Можно сказать, совсем наоборот.
— Что ты мелешь, Варивон! — хохочет бабка Наталка; развезло ее, по-видимому, от водки так, что ей и сидеть тяжело, она все ближе и ближе клонится к деду.
— А почему бы нам и не жить в паре? — гнет свою линию дед. — У тебя хата вон какая — двоим места хватит…
— И десятерым, Варивон, тут не тесно будет, — соглашается бабка Наталка. — Когда помер мой Свирид, царство ему небесное, спаси, господи, его праведную душеньку… Как помер мой Свиридка…
Тут уже старуха прослезилась. Потом зарыдала так, словно на столе не еда, а лежал сам покойник Свирид.
— Ой, одна я, одна, как былинка в поле!..
— Не плачь, не плачь, Наталья, — обнимал ее дед Хлипавка. — Я тебя никому в обиду не дам!
Поплакала, посмеялась бабка Наталка да и поддалась уговорам старика. Ведь она, признаться, привыкла к нему. Потому что без деда и хата казалась ей теперь пустой — хоть криком кричи!
На следующий день дед Хлипавка, улучив удобный момент, открыл дверь в комнату председателя, просунув расчесанную бороду:
— Принимаешь, Василь?
— А, дедушка, заходите!
Дед Хлипавка зашел, старательно закрыл за собой дверь. Окинул Ганжу победным взглядом и начал:
— А что я тебе, Василь, скажу… Так что приглашаю тебя на красный ужин!
— Куда-куда?
— На красный ужин. По случаю вступления в брак с гражданкой Наталкой Потапенко… то есть бабкой Наталкой…
Вот и пришла дедова очередь потешиться над председателем: сидел Ганжа с таким видом, будто его оглушили по голове чем-то тяжелым.
Бабка Наталка не так официально сообщила об этом важном событии «невчительницам»:
— Все одна и одна, и в хату заходить не хочется. А так хоть и трухлявый, а все же сучок… Так приходите к нам на ужин, угостим чем бог послал.
Бог таки не поскупился, расщедрился — было что выпить и чем закусить. Дед Хлипавка напился до зеленого змия и, когда гости разошлись, вспомнил святую заповедь: «Жена да убоится своего мужа», бросился к бабке с кулаками. Но не успел сбить с нее очипок, как его борода оказалась в бабкиных руках. И уже не грозным мужем, старым веником потащился за бабкой дед. Неудачная попытка привела к тому, что первую брачную ночь молодые провели отдельно: бабка Наталка спала в постели, дед Хлипавка — под скамьей, возле помойного ведра.
Вот так в селе зажглось еще одно семейное окошко. Хотя и немолодым, но все же огоньком, подслеповато мерцавшим длинными осенними ночами, оберегая «семейную жисть» деда Хлипавки и бабки Наталки.
II
Над ясной Федькиной головой сгущались тучи.
И не сладкая водка, не чужие молодицы были причиной тому.
Если бы, например, Светличного за то взяли в оборот, что он иногда любит заложить за галстук, что иногда от него несет таким густым ароматом, таким невообразимым букетом, что заядлые пьяницы при встрече с ним раздувают ноздри сизых носов и принюхиваются, глотая слюну… если бы за это стали наказывать Федька, тогда было бы понятно. Хотя, если разобраться, и тут не за что его наказывать.
Пил водку? Пил. Только умел и закусывать.
Потому что еще никто не видел, чтобы он где-нибудь споткнулся или зашатался. Выпьет хоть бутылку — по ниточке пройдется, вскочит в седло — и не качнется, разве только по глазам можно заметить, что он раздавил очередного «мерзавчика». Но мало находилось храбрецов заглядывать Светличному в глаза!
А чтобы не так несло водкой, если случалась оказия выпить, Федько неимоверно поглощал чеснок — овощ вполне лояльный при его должности и не вреден для здоровья.
— Бактерии убивает… Кха-кха… — объяснял Светличный подчиненным, вынимая из кармана полную горсть долек чеснока. — Угощайтесь и будьте здоровы!
Если бы Светличного обвинили в том, что он неравнодушен к женской половине рода человеческого, что не одна красавица в Хороле тайком от мужа вздыхает по горячей руке и не менее горячим губам начмила, вздыхает, гладя помятую юбку… Что не одна, обнимая законного мужа, забывшись, называет Федунькой, Федьком, хотя его от рождения звали Миколой или Василем, и ее счастье, что в такие минуты муж глупее сапога… Что не одна девушка, краснея, вспоминала среди ночи лучистые глаза начальника, его страстные взгляды, отчего у нее туманится в голове и грезится такое, что она ходит потом точно пьяная и не видит ничего своими ошалелыми глазами…