Протасий писал собственной рукой, что он, слава богу, жив и здоров и понемногу поправляется, что харчи тут плохие, все «булон да булон», похлебаешь — только кишки прополощешь, а чтобы дать раненому воину кусок сала или миску борща, «дак про это тут и не заикайся». От тех «булонов» он еще очень слабый и приказывает ей продать поле, потому что сказал ему один умный человек, что как только закончится война, то выйдет указ всех солдат бесплатно наделять землей — по десять десятин на брата. Половину тех денег она пусть перешлет ему на «усиление» питания, а половину пусть оставит себе, — ведь он знает, что ей живется там не сладко.
«А поле наше купит Оксен, только ты с ним, глупая женщина, крепко торгуйся, он тебе скажет одну цену, а ты ему другую, потому что у него зимой снега не выпросишь, с чем и до свидания. Протасий».
Поплакала, посмеялась, слушая это письмо, Некованая да и пошла к Оксену.
Хотя у Оксена и ёкнуло сердце, когда он выслушал Мокрину, однако он сделал вид, что не очень заинтересован в покупке Протасиева поля.
— Сейчас ведь, Мокрина, война, каждый думает только о том, как бы самому это лихое время пересидеть, а не то чтобы там покупать что-то.
— Верно, верно, — покивала головой Мокрина, соглашаясь с богатеем. Повела глазами по большой комнате с крашеным полом, с городским кожаным диваном, с крепким дубовым столом, застланным такой красивой скатертью, что просто глаз не оторвешь, подумала про себя: «Живут же люди!» — Только Протасий написал мне, что вы когда-то хотели у него купить…
— Э, когда это было! — небрежно махнул рукой Оксен. — Это было, Мокрина, другое время, тогда о другом и думали. А теперь — сегодня жив, а завтра, может, и богу душу отдашь.
— Что правда, то правда, — снова покивала головой Мокрина. — Только Протасий написал, чтоб я к вам пришла, так вот я к вам и пришла…
— Что же нам делать, Мокрина? — Оксен сделал вид, что он растерян. — И вас мне жалко, но и себя не хочется обижать.
Мокрина на этот раз промолчала. Сидела, высокая, худая, с потемневшим лицом, точно святая Варвара вон на той иконе, что в самом низу киота, печально смотрела большими, угасшими от тяжких испытаний и ежедневных нерадостных забот глазами. Каким-то безразличием, тупой покорностью веяло от всей ее иссохшей фигуры, будто она говорила: «Мне все равно, купите вы эту землю или не купите, но если Протасий написал, то я все-таки должна была прийти к вам».
— Сами же, наверно, знаете, какие теперь могут быть достатки, — продолжал Оксен. — Все съедает война, все в ее пасть пихаем. На одного бога только и осталась надежда, если бог не смилостивится над нами, все до одного пропадем! Не от голоду, так от болезней, эпидемий всяких…
«Ну, вы еще не так скоро пропадете!» — будто хотела сказать, повела на Оксена глазами Мокрина. Однако привычно вздохнула, печально покачала головой.
— Верно, верно, святую правду говорите. Только вот Протасий все пишет и пишет: иди, Мокрина, да спроси, не хочут ли купить, — так я вот и пришла.
— Вишь, теперь он умным стал, ваш Протасий! — не удержался, упрекнул Оксен. — А тогда, бывало, и не подступись к нему.
— Верно, верно… Только вот он пишет: иди к Оксену… А если что не так, то вы уж звиняйте.
Мокрина вдруг поднялась, вытерла тыльной стороной ладони сухие губы, померцала темными глазами на Оксена.
— Так бывайте здоровы!
— Постойте, чего же вы?.. — испугался Оксен. Вскочил, взял Мокрину за руку, опять посадил на лавку. — Я ж не сказал, что совсем не хочу покупать.
Мокрина покорно, равнодушно подчинилась, села. Что ж, она может и посидеть, ей спешить некуда, малые дети не пищат на печи, а коровы, слава богу, спокон веку не было, доить нечего. Если бы Протасий не написал, она сюда и не пришла бы. А то вот пишет и пишет: пойди продай поле Оксену…
Оксен нервно постучал пальцами по столу, искоса поглядывая на женщину. Наконец, проглотив слюну, набежавшую в рот так, словно он три дня ничего не ел, осторожно спросил:
— А сколько вы, к примеру, за эту земельку запросили бы?
Мокрина словно очнулась от глубокого сна. Провела тыльной стороной ладони по бескровным губам, посмотрела на Оксена так, будто не расслышала его слов или не поняла.
— Вот если бы я и правда захотел у вас купить, сколько бы вы запросили с меня? — повторил Оксен и сразу же, испугавшись, что выдал себя, сказал: — Только примите во внимание, Мокрина, сейчас с деньжатами трудно! Ой, как трудно!..