Свирида развязали, он, опираясь руками на скамью, попробовал встать на обожженные ноги, но не смог.
— Подсадите меня на печь… там золото…
Свирид возился на огромной печи, а бандиты нетерпеливо ждали внизу. Особенно проявлял нетерпение высокий: становился на цыпочки и, вытягивая длинную шею, пытался заглянуть на печь, торопил, посверкивая золотыми огоньками в глазах:
— Хозяин, скоро там?
— Сейчас, — глухо, как из могилы, отзывался Свирид.
— Достаешь там, хозяин?
— Сейчас достану!
Свирид натряс на полку гаковницы пороху, взвел стальной курок, перекрестился, прижал тяжелый приклад к плечу.
— Забирай, атаман, свое золото!
Атаман торопливо вскочил на нары, потянулся к Свириду, подставил руки.
Стоголосой пушкой грохнула гаковница, оглушила всех, кто был в хате. Атамановой головы как не бывало, упало на пол обезглавленное тело с коротко обрубленной, как у цыпленка, шеей.
Варвара покачнулась, согнулась пополам, цепляясь руками за стол, осела на пол, провалилась в темноту. Свекор, пока его стащили с печи, успел еще двоим раздробить головы тяжелым прикладом гаковницы, а третьему железными пальцами сломал шею, но бандитов было много, всех не передушишь, гуртом навалились на него, связали, потянули, как собаку, к реке и долго отводили душу, терзали под вербами.
О незваных гостях сообщил Оксену соседский мальчик — примчался на маслобойню на лошади. Оксен, вскочив на повозку, подгонял жеребцов, не жалея кнута, а Иван, который успел вскочить вслед за отцом, изо всех сил держался за грядки.
С горы до хутора кони не бежали — летели, распластавшись в сумасшедшем галопе. Ветер обрывал с них клочья пены, брызгал прямо в лицо Оксену горячим дождем.
Прогремели под колесами разбитые ворота. Вытянутыми тенями промелькнули мимо клуня, кошара, сарай, кони обогнули их и остановились на месте. Не успел еще Иван повернуться, как Оксен, схватив топор, спрыгнул с телеги. Простоволосый, задыхаясь, вскочил в хату, в черный провал дверей, и застыл на пороге: на залитом кровью полу валялись трупы бандитов, а возле стола, на полу, сидела Варвара и из теста, перемазанного кровью, делала пироги…
Оксен нашел отца под вербами. Весь изрезанный, с изорванной кожей, которая кровавыми лоскутами свисала с груди, с черными провалами выколотых глаз, Свирид еще дышал — не хотел так легко поддаваться смерти. Его осторожно перенесли в дом, положили на скамью, прямо на голое окровавленное тело накинули мокрую скатерть, все время поливали ее водой, и Свирид через какое-то время пришел в сознание.
Отец умер на другой день. Все просил поднять ему голову и повернуть к окну: надеялся, должно быть, увидеть на прощанье хоть крошечку света. А перед этим ночью, когда разошлись соседи и Оксен остался один на один с отцом, Свирид подозвал его к себе слабым голосом:
— Оксен… Оксе-ен…
— Что, тату? — склонился над ним Оксен, изо всех сил кусая губы, чтобы не расплакаться.
— Батюшку… покликали?
— Скоро будут… Лежите спокойно, тату, батюшка вот-вот приедут… Я послал за ними Ивана, — говорил Оксен; он боялся жуткой тишины, которую заполняло, колыхаясь в ней кровавым туманом, предсмертное хрипение отца.
— Схороните… у Олены… в ногах…
— Хорошо, тату… Вы только не мучьте себя, лежите… спокойно…
Но покой как раз и не приходил к Свириду. Отец возил распухшей головой по подушке, будто подушка эта была набита не пухом, а острыми камнями, страдальчески сдвигал брови над залепленными засохшей кровью веками, и черные тени беспокойных мыслей не переставали мелькать на его лице.
— Оксен…
— Что, тату?
— Олеся… дома?
— Я отослал ее к соседям. Может, позвать?
Тени снова затрепетали на отцовом лице, потом сбежались в кучку, заполнили провалы под бровями.
— Не надо… ты… вот что… Виноват я перед нею… Бог… мне этого… не простит…
— Что вы такое говорите, тату! — запротестовал Оксен, запротестовал тем более горячо, что и сам, когда отец был здоров, думал так же.
— Не простит… Так ты… вот что… Оксен… Будет выходить Олеся… замуж… отдай ей… двадцать десятин земли… эти… с войны… что я купил…
«Те, что над буераком!» — охнул Оксен с отчаянием, но бог, который висел прямо над отцовой головой, посмотрел на Оксена такими глазами, что он не посмел возражать старику.
Свирид почувствовал, что сын колеблется. Собрал последние силы, и голос его прозвучал почти так же, как тогда, когда Свирид был здоровым:
— Ослушаешься — с того света прокляну! Из могилы встану!..