— Не сядем мы за твой стол, Оксен. Куда уж нам, голодранцам, садиться к кулацкому столу! Ты лучше вот что, — хотел я сделать это сейчас, но, чтоб не портить тебе свадебного настроения, прошу — завтра возьми ружье и принеси в сельсовет.
— Какое ружье? — удивился Оксен.
— Сам знаешь какое. То самое, что твой дед домой принес.
— Да боже мой, куда же оно годится? Разве что воробьев им пугать!
— А это уж не твоего ума дело! — сурово перебил его Ганжа. — Раз ты классовый враг, значит, мы должны отобрать у тебя все оружие.
— Какой же я враг… — начал было Оксен, но тут в разговор вмешался Гайдук.
До этой минуты он еще сдерживался, хотя его просто трясло всего от возбуждения, но сейчас не выдержал, вскочил с места, с кривой улыбочкой на лице, не обещавшей ничего хорошего, подбежал к Ганже.
— Почему же это дорогие гости нами гребуют? То ли хоромы наши им не подходят, то ли наши корявые морды им не нравятся?
Ганжа повел на Гайдука черным глазом, а Оксен, боясь, что старик заведет ссору с председателем сельсовета, торопливо заговорил, обращаясь к Василю:
— Хорошо, принесу уж, Василь, коли оно вам так требуется, — и загородил, заслонив собой, Гайдука от бывшего батрака своего.
Но старик чертиком выскочил из-за Оксеновой спины, заговорил снова:
— Вот так, Оксен, и делай: власть только пальчиком шевельнет, а ты с себя шкуру сдирай, да еще и сам отнеси, чтобы она, власть, не дай боже, не натрудилась…
— С вас сдерешь! — дернул бровью Василь и, уставившись на Гайдука суровым взглядом, приказал: — Ты вот что, старик, — выпил лишнего, так сиди и молчи, пока мы тебе язык не укоротили!
На Гайдука словно сыпанули жаром. Оттолкнув Оксена, который все еще стоял на его пути, он подскочил к Василю, свирепея от ярости, душившей его, выкатил глаза:
— Ты… Ты… Голодранец проклятый!..
— Михайло! — кинулась к нему Гайдучиха. Схватила за руку, хотела было оттянуть мужа в сторону, но Гайдук, впившись в Василя осатанелыми глазами, так толкнул старуху, что она, вскрикнув, схватилась руками за бок, упала на лавку.
— Михайло Опанасович, побойтесь бога! — поднялся и отец Виталий.
Но тут уж вмешался сам Ганжа, предостерегающе поднял руку, останавливая святого отца:
— Подождите, батюшка, дайте человеку высказаться. Мне тоже интересно послушать, что тут про нас думают.
— Что думают?! Что думают?! — восклицал Гайдук, злобно брызгая слюной. — Что вас всех перевешать надо, вот что тут про вас думают!
— Ого! — удивленно сказал Василь. — На какой же веревке вы собираетесь всех нас вешать?
— Да что вы такое плетете, дядька Михайло! — воскликнул, побледнев, Оксен. — Не слушайте его, Василь, разве вы не видите, что он совсем пьяный! Не знает, что говорит…
— Почему же не знает?.. Знает! — возразил Василь. — А что самогонкой глаза залил…
— Залил, да своею! — продолжал кричать Гайдук, — А вы за русскую водку всю Украину комиссарам продали!
— Ну, дед, хватит! — оборвал его Василь. Голос его окреп, стал металлическим. — Погавкал — и в будку! И чтобы с побрехушками этими на люди не лез, не рыпался!
— Что? Горло заткнешь? Да плевал я на тебя с высокой башни!
— На меня можешь плевать, а на Советскую власть…
— И на «совдепию» вашу вшивую плевал! Вот вашей власти, нате, съешьте от меня! — И он сунул огромный кукиш Ганже в глаза.
Такого надругательства Василь уже не мог стерпеть. Знал, что он представитель власти, что коммунист, что об этой стычке завтра будут звонить все бабы на селе, но не мог допустить, чтобы пьяный кулак безнаказанно глумился над его родной властью, — развернувшись с правого плеча, ударил обрубленной рукой прямо в раскрытую, смердящую самогонкой пасть! И, уже не глядя на Гайдука, загремевшего под стол — только раскинутые руки мелькнули в воздухе и ноги взлетели чуть не до потолка, — ни на кого больше не взглянув, вышел из дома, хлопнув дверью так, что задрожали стены, а вслед за ним загремел, затопал самодельной обувью и паренек.
Оксенов старший сын бросился вслед, но отец перехватил его на пороге, остановил, сжал в сильных руках.
— Не вмешивайся, какое тебе дело!
Молча боролись некоторое время, — Иван все дергался, вырывался, пытаясь выскочить в сени, потом враз обмяк, понурив голову, попросил: «Пустите». Оксен тотчас отпустил его. Иван подошел к ведру, зачерпнул полный ковш, поднес ко рту, проливая воду на праздничную рубашку, а в комнате стояла такая тишина, что все слышали, как позвякивали его зубы о край луженого ковша. Гайдук все еще неподвижно лежал под столом, раскинув ноги в стоптанных сапогах. «Убили!» — спохватился, похолодел Оксен, и вместе с тем подленькая радость сверкнула в его душе ледяными глазками. «Не миновать теперь Василю тюрьмы, вот побей меня бог — не миновать!» Но Гайдук будто только и ждал того, чтобы Оксен поддался искушению, — пошевелил одной ногой, потом другой, будто пробовал, на месте ли они, и стал выползать из-под стола, упираясь локтями в пол.