— Чем вы нас, Саша, угощать будете? — весело спросил Гинзбург и, взглянув на Ганжу, который все еще хмурился, добавил: — А то вот товарищ голоден, видите, каким волком смотрит!
Пересказывая, чем она сегодня их будет кормить, Саша долго еще стояла возле их стола, зато мало подавала. На первое — суп (он был синий, как покойник, крохотный кружочек жира ловко убегал от ложки, а картофелину можно было выловить разве только густым бреднем), на второе — перловая каша, сдобренная прогорклым маслом, на третье — по стакану взвара.
— Ого, какие мы сегодня щедрые! — воскликнул Гинзбург и с аппетитом принялся хлебать суп, у него даже уши заходили, зашевелились от удовольствия.
«Хорошо же вы живете!» — с жалостью посмотрел на худенькую фигуру секретаря Василь. И недавняя обида, когда его «песочили» на укоме, стала таять, он уже спокойнее, без внутренней настороженности, без предубеждения, мог разговаривать с Гинзбургом.
Тот успевал и есть и расспрашивать Ганжу о сельских новостях: охотно ли крестьянин сдает продразверстку, многие ли земли обложены, как прошла чистка комитета бедноты, что слышно о школе.
— Так охотно, что даже караул кричат! — сердито ответил на первый вопрос Василь. — Еще год вот так с крестьянина шкуру подерем — он нам насеет! Бурьян будем косить, волков пасти в нем!
Гинзбурга, казалось, не удивила, не поразила такая контрреволюционная отповедь Ганжи. Он только оглянулся, шутливо зашикал:
— Ша, хватит… — И, сразу став серьезным, отставил пустой стакан, из которого долго и упрямо пытался вытрясти еще хоть капельку взвара, вытер ладонью губы. — С продразверсткой будем кончать, переходим на продналог.
— Когда? — обрадованно дернулся Василь.
— С нового года. Сам Ленин сказал: хватит! Война кончилась, цепляться дальше за военный коммунизм — значит угробить все хозяйство…
— Правильно! — рубанул ладонью по столу Василь.
— Осторожнее, стол разобьешь! — засмеялся Гинзбург. И опять принял серьезный вид: — Это пока еще неофициально, чтобы не было лишних разговоров… А теперь скажи мне вот что: что там у тебя с комитетом бедноты?
— А вот что: чистить комитет бедноты все равно не дам, — сердито отрубил Василь. — Ты знаешь, товарищ, сколько неверующих в нашем селе?
— Любопытно, любопытно…
— Я да Максим. Вот и все, хоть лопни. Так кто же тогда в комитете бедноты останется, если всех верующих вычистить?
— Так…
— Вот тебе и так! А Ляндер одно дудит: чисть — и никаких гвоздей! А того не понимает, дурень, что комитет бедноты не бычок.
— Да, Ляндер, правда, тут перегнул, — согласился Гинзбург и вдруг, сердито покраснев, накинулся на Василя: — А ты чего до сих пор молчал? Почему в укоме ничего об этом не сказал? Что, может, Ляндера испугался?
Василь тоже рассердился.
— Испугался бы — так послушался бы… Просто не до этого было. Вы же меня на заседании укома точно мокрым рядном накрыли. А особенно эта… товарищ…
— А, Ольга! — весело засмеялся Гинзбург. — Та никому спуску не дает. Ей на зубок не попадайся! Вот подожди, придет она к тебе когда-нибудь и возьмется за ваших женщин…
— Я тогда все мосты на дороге к нам разберу, — хмуро пообещал Василь.
Уже прощаясь, Гинзбург вспомнил:
— А как у вас дела со школой?
— Да как… — замялся Василь. Он потянулся было рукой к затылку, а потом с досадой махнул рукой. — Не куется и не мелется! И школа-то есть, товарищ, хорошая есть школа… Да что толку от школы, если в ней учить некому?
— Как некому? — удивился Гинзбург. — Помню, вам еще в прошлом году прислали учителя.
— Да, прислали, — невесело согласился Василь. — Только лучше бы вы его себе оставили… Беда это наша, а не учитель. Куда ему с чужими детьми возиться, если он скоро со своими детьми справляться не будет!
— Он что, многодетный?
— Ну да, многодетный: уже третья девка вот с таким животом от него ходит… А он, гад прыщавый, еще с одной собачью любовь закрутил!
— Ну, это уже ваш недосмотр, — возразил Гинзбург. — Вы должны были его перевоспитать…
— Его и без меня наши люди обещают перевоспитать. Пусть только поймают еще возле какой-нибудь — они ему кобелиные орешки вылущат. Выкинут и понюхать не дадут… А я его, такого, и на порог в школу не пущу! Совесть моя партийная того не дозволит…