— Что нельзя, то нельзя, — согласился кум. — Только службу эту все-таки не грех и обмыть… А знаете что, кум, пока эти патлатые моются, сходим ко мне домой!
— А что у вас, кум, дома?
— Да еще пузатенькая есть. И наливочка в кладовке стоит, выпьешь — губ не разомкнешь.
Долго ли искушал кум деда, об этом история умалчивает. Возможно, долго, потому что, возвращаясь с кумом поздно ночью в баню и подметая бородой заснеженную улицу, дед Хлипавка все еще боролся с искушением:
— Нель-зя, я при службе!..
— Мы… при службе! — поддакивал кум, отталкивая ладонями землю.
А в остывшей бане голосили голые женщины. Старательный на службе дед, покидая с кумом баню, замкнул и раздевалку, чтобы какая-нибудь шустрая не убежала, прихватив чужое. И женщинам, посиневшим от холода, совсем окоченевшим, оставалось разве что прикрываться шайками, которые должны были покончить с грязью, вшивостью и тифом.
Отсыпался дед Хлипавка уже в каталажке. Не посмотрел Ляндер ни на пышную бороду, ни на генеральскую «мендаль», не посмотрел и на то, что дед изо всех сил отбивался и кричал: «Нельзя, я при службе!» — приказал отправить старика в уездную тюрьму.
И пока дед отлеживался на узкой тюремной койке и воевал во сне с голыми женщинами, которые порывались поколотить его шайками, Ляндер завел на него дело. И пришлось бы деду сидеть за решеткой, если бы, к его счастью, этим делом не заинтересовался Гинзбург.
Что он сказал Ляндеру, осталось тайной, только после этого разговора тот пришел в тюрьму и сердито скомандовал Хлипавке:
— Забирай свои лохмотья — и шагом марш отсюда! И чтобы через двадцать четыре часа и духу твоего тут не было!
Напуганный старик забежал на минуту к сыну проститься и тотчас отправился к младшей дочери в село. Однако и здесь не смог долго усидеть без дела, — как видите, устроился сторожем в сельсовет: топил каждый вечер печь, стараясь поджарить председателя сельсовета, готовил для себя и для него ужин («Кто ж его, беднягу, накормит!»), подметал клуб («Погибели на вас нет, опять нащелкали целые горы шелухи!»), а в свободные минуты, когда Василь не очень поздно возвращался из села и садился ужинать, затевал с ним дипломатичный разговор:
— Смотрю я на вас, Василь, — мужик как мужик, здоровый, при теле, а живете бог знает как. Ни богу свечка ни черту кочерга! Хоть бы к какой-нибудь молодице определились, если уж законным браком сосчитаться не можете…
— Что?.. Что?.. — чуть не подавился картошкой Ганжа.
Закашлялся, замахал на деда рукою, а тот закричал, будто глухому:
— Сосчитаться, говорю!..
— Ох, дед, молчите лучше! — вытирал веселые слезы Ганжа.
Совсем обиделся дед. Но долго молчать он не мог, не тот характер. И спустя немного времени снова заговорил:
— И когда уж мировая леворюция будет, Василь?
— А зачем она вам? — поднял Василь голову от газеты.
— Как зачем? — ударил руками об полы Хлипавка. — Так тогда же продразверстку на всех разложат, может, брать будут меньше!
— Продразверстка не оттого, что революция, дед, — терпеливо начал объяснять Ганжа.
— А отчего же?
— Оттого, что мировая буржуазия навалилась на нашу республику, хочет голодом нас задушить. До последнего времени как вопрос стоял: выдержать, выжить любой ценой! А ведь все было разрушено. И поля не засеяны… Так где же нашему брату — пролетариату русскому и украинскому — хлеб тот брать, если мы с ним не поделимся? Он нас землей наделил, за наше будущее жизни своей не жалел, кровь проливал, он нам сторицей заплатит за эту нашу поддержку. Разве вы, дед, не поделились бы куском хлеба со своим родным братом, чтобы спасти его от голодной смерти?
— Поделился бы… Только одно дело, Василь, Дать по моему доброму согласию, а другое — когда силою берут. Вон налетели продкомиссары, как грачи, выклевали все до зернышка. Только и того, что на семена оставили да пуда по три на едока…
— Так ведь не все по доброму согласию поделятся, дед. Попробуйте у Гайдука либо у Ивасюты что-нибудь выпросить — много дадут?
— Да те известно, — согласился дед, — у тех и зимой снега не выпросишь…
— Вот то-то и оно!
Дед Хлипавка на минуту умолк, но не успел Ганжа взяться за газету, как снова раздался его старческий надтреснутый голос:
— Василь, а правду большевики говорят, что бога нет?
— Конечно, правду! — уже нетерпеливо ответил Ганжа: ему газету дочитать надо, а тут дед пристал с вопросами, как малый ребенок.
— Да куда же он девался?
— А его и не было.
— Да как же не было, если вон сколько церквей ему понастроили! И батюшки, и иереи разные — все это слуги его. Так как же так — слуги есть, а господина нет?