Не называя мужа по имени, она спрашивала Оксена, как он себя чувствует, что привезти ему в следующий раз, скоро ли его выпустят на свободу, и закончила словами: «Мы все очень ждем».
Оксен стиснул записку в руке, на глазах закипели слезы, и он отвернулся, чтобы Гайдук не заметил их. Тот тоже возился со своей передачей, недовольно бурчал на жену, что столько напихала в узелок: «Я это и съесть не успею, зачерствеет все, пропадет к чертовой матери!» Оксен лег на койку лицом к стене, еще раз перечитал записку, впитывая каждое слово, каждую букву, выведенную ее рукой, а особенно это «очень ждем», пасхальным звоном отозвавшееся в его душе. Вконец растроганный, закрыл глаза, попробовал представить себе жену, но видел только ее распростертое, беззащитное тело, ее девичью грудь с маленькими, темнеющими в неясном утреннем свете сосками, детские ребра, проступавшие на худенькой фигурке, и себя — переполненного темным желанием, без всякой надежды на ответную ласку.
— Оксен! — позвал его Гайдук, который все еще колдовал над передачей. — Ты что, среди бела дня спать улегся?! Вот так хозяин!
Всю передачу он уже аккуратно разложил на застланной сереньким одеялом тюремной койке — пирожок к пирожку, булка к булке.
— Как ты думаешь, Оксен, нужно дать что-нибудь надзирателю?
— Как хотите, — равнодушно буркнул Оксен.
Гайдук выбрал самое дробненькое яйцо, самый маленький пирожок, долго взвешивал их в руках, наконец решил:
— Пожалуй, не надо. Им глотку ничем не заткнешь, а из тюрьмы все равно не выпустят.
— Надо было вам Ганжу поджигать, — не удержался, попрекнул Оксен.
Гайдук засопел, поскрипел койкой, сверкнул злым глазом.
— Ты что, может, продать меня собрался?
— Кто вас там будет продавать!
— Гляди!
И они надолго замолчали.
Как всегда в самые трудные минуты, Оксен обратился к богу. Молил его пылко и искренне, чтобы вразумил, просветил, указал путь к спасению, а Танина записка тихонько шевелилась на груди, нашептывала горячо и ласково: «…очень ждем… ждем… ждем…»
Уже под утро Оксен твердо решил: он не будет лгать. Ведь сам господь бог завещал не осквернять уста свои ложью, говорить только правду. И он пойдет к следователю, как на исповедь, ничего не убавит и ничего не прибавит лишнего к тому, что было. «Сам видишь, господи, не ради того, чтобы спасти свою шкуру, а только придерживаясь святых твоих заповедей, я не оскверню уста свои ложью!»
Помолившись, со спокойным сердцем и ясным лицом Оксен крепко уснул.
После того как Ивасюта сказал следователю, что Гайдук у него не ночевал во время пожара, им устроили очную ставку.
— Гражданин Ивасюта, вы подтверждаете данные вами показания о том, что Гайдук не ночевал у вас в ту ночь, когда загорелась хата Ганжи?
— Подтверждаю, — тихо ответил бледный Оксен.
— Оксен! — страшно закричал Гайдук, выкатив глаза. — Говори правду, Оксен!
— Вы свидетельствуете, что это правда?
— Как перед богом свидетельствую!
— Оксен! Я по твою душу и с того света приду!
— Выведите арестованных!
Через два дня состоялся суд. Ивасюту оправдали, Гайдука приговорили к расстрелу.
Гайдука вел из здания суда худенький конвойный с совсем юным, которого еще не касалась бритва, лицом. Он грозно хмурил светлые брови, покрикивал на прохожих, которые останавливались поглазеть: «Проходите, проходите!» Наставлял штык тяжеленной винтовки в сгорбленную спину старика.
Гайдук шел все медленнее и медленнее. Внимательно поглядывал направо и налево, а недалеко от тюрьмы вдруг покачался-покачался, колени его подогнулись, и он лег на звонкую, мерзлую землю.
— Ох, сил моих нет!
— Вставайте! Слышите, вставайте! — толкал его кончиком штыка боец.
Вокруг тотчас начали собираться любопытные, уже зазвучали полные сочувствия, а то и осуждения голоса:
— Вишь, загоняли старика!
— Боже, что только делается на белом свете!
— Да ты зачем его штыком колешь? Не видишь разве — он и так помирает?
Гайдук повернулся на спину, жалобно скривил заросшее грязной бородою лицо.
— Люди добрые, помяните раба божьего Михаила!.. Ох, не толкай меня, сынок, я и без того помру!
Вконец растерянный, конвоир переложил винтовку в левую руку, а правую, наклонившись, подал Гайдуку, чтобы помочь старику встать на ноги.
Этой минуты и ждал Гайдук. Еще в суде он твердо решил бежать. Тихонько вытряс из кармана табак, зажал в руке и так шел, ожидая подходящей минуты. И когда боец наклонился над ним, Гайдук сыпанул ему табаком в глаза.