Вскрикнув от неожиданности, боец схватился руками за глаза, а Гайдук, хищным зверем вскочив на ноги, подхватил винтовку, щелкнул затвором:
— А ну, кто смерти хочет?! Ну!..
Теряя шапки и платки, испуганные доброжелатели сыпанули во все стороны — прыгали через плетни, ломились в калитки и ворота, спасаясь от злой пули. Гайдук взглянул на бойца, который слепо крутился на месте («Пристрелить?.. Так еще охрана услышит…»), перехватил в руках винтовку, взявшись за ствол, и швырнул ее в огород, а сам махнул через плетень — откуда только сила взялась в старческих ногах.
Неделю он блуждал по степи, не решаясь заглянуть домой. Загнанным волком скрывался по оврагам, каждый шорох, каждый треск заставляли его вскакивать и всматриваться в таинственную, враждебно затаившуюся темноту. В такие минуты он жалел, что не захватил с собой винтовку: все же было бы веселее, надежнее, а то вот что он будет делать с голыми руками, если его застукают в конце концов?
Гайдук подбирал на стерне почерневшие, вымокшие под дождем колоски, вылущивал зерна, жадно ссыпал в рот. На третье утро подстерег пастушка, гнавшего скот на пастбище, отобрал у него полотняную сумку с харчами, пригрозил, страшно выкатывая глаза:
— Скажешь кому — под землей найду, задушу, как щенка!
Продуктов, отнятых у пастушонка, хватило ненадолго. А когда голод стал нестерпимым, Гайдук наконец решился — глухой ноябрьской ночью прокрался огородами к своей хате, оглядевшись, постучал в окно. За окном зашуршали, завозились, в запотевшем стекле показалось белое пятно лица, глухо, как из могилы, послышался голос сына:
— Кто?
— Это я, открой, — прошептал Гайдук, похолодевшей спиной чувствуя, как впиваются в него из темноты чьи-то настороженные глаза.
Гайдук со страхом оглянулся, присел. «Слава богу, показалось…»
Сын сразу узнал отца, метнулся в сени, звякнул задвижкой, открывая дверь.
— Тиш-ше, чер-рт! — зашипел на него старик, звяканье задвижки выстрелом отдалось в его ушах.
Гайдук вскочил в сени, запер дверь и только тогда почувствовал себя в полной безопасности.
— Все дома?
— Да, все…
— За мною приходили?
— Были из района. И Ганжа все наведывается…
— Завесь окна… Постой, сначала разбуди мать, пусть поможет.
Он подождал в сенях, пока завесили окна, засветили лампу, и после этого вошел в хату.
Увидев мужа, Гайдучиха хотела было заголосить, но муж так зашипел на нее: «Цыц, старая ведьма, комиссаров накликать захотела?» — что она только жалобно сморщилась и стала сморкаться в подол фартука, не спуская с мужа испуганных глаз.
— Может, хоть поесть дашь?
Старуха метнулась к печке, вытащила чугун — по хате разнесся запах упревшего борща. Гайдук вдруг согнулся, схватился за живот, застонал: от острых спазм в желудке, несколько дней почти не принимавшем пищи, давно не мытое лицо его покрылось холодным потом.
Ел он жадно и торопливо. Молотил ложкой, как цепом, пока не вымолотил большую миску борща, не умял почти полковриги хлеба.
После этого отвалился от стола, глянул перед собой посоловевшими глазами.
— Как там кабанчик? — поинтересовался он, немного передохнув и закурив цигарку.
— А что ему сделается! — пожал плечами старший сын, Петро.
— А то, что ногу мог сломать! — сразу рассердился старик. — Там в доске дырка была…
— Так мы же ее, отец, залатали! — радостно перебил младший, Микола.
Гайдук, собиравшийся уже побранить сыновей, осекся, начал сердито сосать цигарку, пряча за дымом маленькие, но зоркие, как у коршуна, глаза. Посмотрел на обоих сыновей, которые стояли перед ним, высокие, крепкие, широкоплечие, с хищно очерченными, Гайдуковой породы, носами, с твердо сжатыми губами, стояли так, будто вросли в пол, — попробуй толкни! — и острой иголкой кольнуло в сердце: «Эх, хлопцы, хлопцы, растил я вас, думал — хозяевами будете!.. А оно вишь, как повернулось…» И еще ожесточеннее засосал здоровенную цигарку, злобно докуривая ее и пряча глаза под нахмуренными густыми бровями.
Потом лицо его стало строгим и решительным, он бросил окурок, растоптал каблуком, поднялся.
— Ну, хлопцы, собирайтесь в дорогу.
— Куда ты их забираешь? — метнулась к нему Гайдучиха.
— Не бойся, за границу не поведу, — криво усмехнулся Гайдук. И тотчас закричал на жену, которая уже в отчаянии кривила губы, прижимала к тощей груди темные жилистые руки: — Поплачь мне, поплачь! Поголоси, чтобы все село собралось сюда!.. Сказал же — далеко не поведу, чего ж еще надо?
Привыкшие во всем повиноваться отцу, сыновья начали собираться в дорогу.