«Летнее равнодушие...
Разбитое горлышко бутылки,
И душа одного человека....
Они следуют друг за другом туда,
Куда подует ветер,
Потому что им некуда идти...
Поэтому я хочу, чтобы вы знали....
...что я начинаю с человека в зеркале,
Я прошу его измениться.
Ни одно послание не может быть яснее:
Если вы хотите, чтобы мир стал лучше,
Посмотрите для начала на себя и изменитесь, эй!»
В агонии я дергал каждый ремешок собственной куртки, каждую молнию, каждую блестящую нашивку. И как же они не отрываются? Спасибо Бушу, моему дизайнеру, модельеру. Вещь стала мне совсем свободной из-за потерянной массы тела, сидела более мешковатым образом.
Я слышал, как на припеве мне помогает небольшой хор, но не замечал его. Я вообще ничего не замечал вокруг: только микрофон, арена и музыка. Только моя энергетика, коей щедро делюсь со всеми. В этот момент я готов был поклясться, что готов умереть, лишь бы мой посыл был услышен. По щекам сидящих на первых рядах мне удалось разглядеть несколько скупых соленых слез раскаяния перед самим собой, и от этой картины ко мне пришло осознание, что свою миссию я выполнил. О, сколько ко мне на концерты приходило суровых людей! Они громче всех кричали, что мне не удастся тронуть их сердца, но именно они потом плакали сильнее всех…
«Я был жертвой
Эгоистичной любви.
Настала пора мне осознать,
Что есть бездомные,
У которых нет лишнего цента...
Неужели слова, что они не одиноки, — лишь притворство?...
Чьё-то разбитое сердце -
Словно ива с расцарапанной корой
И брошенная мечта.
Понимаете, они отдались воле ветра,
Потому что у них нет постоянного пристанища —
И вот, я начинаю с себя....»
Слезы на щеках зрителей стали частым гостем – это я отчетливо видел даже сквозь пелену, что легла на мои глаза от бурных эмоций. Я старался вложить в каждое слово часть собственной души, и мне было не жалко – лишь бы посыл был услышан.
Я закричал припев с большей агрессией, словно действительно требовал всех пришедших измениться. Мой голос охрип, сорвался, но это придавало легкий шарм песне, неповторимость. Люди уже падали в обморок, но я был неумолим. Сцена давно стала мне домом, и только здесь я мог быть настоящим, живым. Порой даже казалось, словно существует два меня – яркий Майкл Джексон на трибуне, умеющий чувствовать, разжигающий свет в сердцах, и скромный Майкл в жизни, которого рьяно стараются сломать.
Вот прозвучали последние аккорды. Не выдержав переполняющей меня энергетики, я упал на колени, мучимый агонией. Сладкая истома сразила меня наповал, пробила плоть, разлилась теплом и лишила сил. Прикрыв глаза, я слышал лишь истерические крики со стороны публики. Я чувствовал каждой клеткой, каждым волосом эту энергетику, от которой сносит крышу. На негнущихся ногах наконец встал и поклонился всей публике. Дыхание полностью сбилось – я захлебывался в собственном счастье.
- Я люблю вас больше! – прокричал я на всю арену.
Услышав последний залп оглушительных аплодисментов я отправился к выходу.
В гримерной уже скопилось вся моя рабочая команда: и Диана, моя певица, и Билл, начальник моей службы охраны, и Буш. Они ослепительно улыбались, сохраняя молчание. Слова были здесь ни к чему, ибо данный момент, окончание моего молодого тура, слишком трепетен. В маленьком помещении, где все увешано костюмами, косметикой, прочей утварью, не хватало воздуха – все мы были уставшими, наши дыхания сбились.
– Майкл, это было сногсшибательно! –Начала Диана. Её белокурые кудрявые волосы растрепались, превратились в пышную копну. Пряди спадали на усыпанный стразами белый лиф. – Я поздравляю тебя, дорогой! Ты выложился на все сто.
Вместо слов благодарности я лишь тепло обнял девушку, входя в облако сладкого парфюма. Как грустно было расставаться после целых двух лет совместной работы… Впрочем, уверен, мы останемся друзьями до конца жизни – огонь, вода и медные трубы, которые мы пережили, сделали свое дело.
– Вот подлец, оторвал даже самый крепкий ремешок на этой чудесной куртке! – Засмеялся Буш, обнимая меня и параллельно осматривая небольшую дырку моего концертного костюма. – Ты хорошо поработал, Майк. И будешь пожинать плоды…
На его лице, покрытом сеткой глубоких морщин, заиграла искренняя улыбка. Несмотря на наши рабочие отношения Буш относился ко мне, как к сыну. Боже, я не могу представить себе кого-нибудь другого на его месте! Никто в мире не сможет проявить такой креатив, как мой Буш! В дружеских объятиях я чувствовал запах, характерный для швейных машин и тканей.
– И сколько же мне еще спасать твою звездную задницу, Джексон? – Засмеялся Билл Брей, легко хлопая меня по плечу.