— А старухе надо приработать к пенсии, — продолжала Женя. — Она любит Пушкина, она хочет им вдолбить эту любовь, а твой сын в ответ на ее вопрос заявляет, что она плохо знает литературу. Предположим, она и правда что-то забыла, спутала… Но ведь есть жалость…
— Меня не жалели.
— Откуда ты знаешь? Тебе просто не показывали этого. Еще бы! Погладь тебя по голове — откусишь руку.
Они говорили так в Женькином присутствии, и ему нравилось это, потому что это было не «воспитание», а просто разговор, спор. Женька делал вид, что скептически относится к словам Жени, так же, как отец, пожимал плечами, но так же, как отец, не злился и не знал, что возразить. Иногда ему даже хотелось, чтобы Женя погладила его по голове, просто так.
В школе Женьке было легко. Не то чтобы его любили, зачем ему «их любовь» (так говорил отец). Не то чтобы боялись — он был самым низкорослым в классе, драк не любил. Но руку на него никто не поднимал.
Просто все дело, наверное, в том, что он один мог позволить себе делать все, что заблагорассудится. Он мог тонко и едко издеваться над учителями — ребята его поддерживали (одна из учительниц как-то сказала на педсовете, его внешности и поступках есть что-то самурайское).
Но вот какой-нибудь из вернейших оруженосцев Женьки проделывал подобную же каверзу и вместо похвалы получал от Женьки презрительное: «Дерьмо!»
Никакой логики в его поступках не было, он ставил в тупик товарищей, втайне насмехаясь над ними за то, что они, большинство, шли за ним одним.
Отца вызывали в школу. Это было всего три раза. И Женька сменил три школы, а сейчас учился в четвертой, чувствуя, что это тоже долго не протянется.
Ну что ж… Так ему больше нравилось.
Власть над товарищами скоро приедалась, и он с удовольствием переходил в другую школу, чтобы начать все с начала.
Нельзя сказать, что не было учителей, которых бы Женька любил, но при первом же подозрении, что его «воспитывают», он уходил из-под любой власти. Уйти было легко, потому что дома был отец, который мог заменить ему все.
Здесь, в лагере, уйти было некуда. Властвовать над ребятами и влюблять в себя девочек было скучно. А эта чертова вожатая не делала ни шагу навстречу. Кому сказать, как ему вдруг надоела эта полная свобода?
Ну что ей, этой дурище, стоит сказать: «Лобанов, я приказываю тебе идти со всеми».
Так нет, не скажет. Всех других чуть ли не по головке гладит, лыбится каждому от уха до уха, Купчинкина ночью будит, чтоб не описался, а к Женьке… Ну что ж, она не дождется, чтобы он сделал первый шаг.
…И все-таки первый шаг он сделал. Получилось это вроде бы случайно: строгал стрелу для лука и поранил палец. Вообще-то это была пустяковая царапина, хотя крови вылилось достаточно. Полагалось пойти в медпункт, но Женька, вдруг осененный, подошел к вожатой.
— Марий Игоревна, я порезался…
При виде крови она побледнела, качнулась даже, схватила его за руку:
— Сейчас же в изолятор!
— Там никого нет.
Он соврал. В изолятор он не ходил.
Она подбежала к отрядной аптечке.
— Больно? Ты потерпи. Сейчас я залью йодом.
Больно ему не было, но он ей об этом не сказал. Пусть немного поволнуется.
Она залила царапину йодом, неумело забинтовала и все спрашивала тревожно:
— Больно? Очень больно?
Он не мог объяснить себе, что же испытывал он, глядя в ее встревоженное лице, но это чувство ему явно было до сих пор не знакомо.
На следующий день он подошел к ней и сказал:
— Перебинтуйте палец…
И опять повторилось то блаженное состояние, не знакомое ему раньше. На всем белом свете у Женьки был отец. Но у отца не было таких тонких ласковых рук, отец не умел говорить так встревоженно, отец не знал таких слов:
— Потерпи маленький… Ничего, немного пожжет, а потом заживет. Постарайся не мочить палец и не ковыряться в земле… Надо сделать укол против столбняка. Не бойся, я пойду с тобой.
«Хитрая!» — пытался он упрямо думать, но с ужасом ждал того дня, когда эта проклятая царапина совсем заживет и ему не надо будет просить вожатую бинтовать ее. Однажды он просто-напросто взял гвоздь и расковырял рану.
Пусть так, но он заставит эту вожатую возиться с собой. Все равно заставит…
Глава 3
Опять Маша
Маша почувствовала, что в Женьке что-то меняется. Как всякий здоровый, уравновешенный человек, ложной гордостью она не обладала, поэтому решила, несмотря ни на что, пойти Женьке навстречу.
— Мы сегодня идем очень далеко. В лес, за грибами. Женя, мне бы не хотелось оставлять тебя одного. Что ж ты, всю смену так и проторчишь на территории?