Познакомил нас на второй или третий день после этого Григорий Самодед. Вскоре мы опять встретились. Кажется, на полковом митинге. Иван Газа пришел с Павлом Успенским, артиллеристом, бывшим рабочим "Розенкранца", давним моим приятелем. Павел первый заметил меня в толпе, что-то сказал Газе. Тот энергично стал пробиваться ко мне.
- Дело есть, ефрейтор. Мы у себя на Путиловском да и на других заводах начали создавать рабочие дружины. Нужны люди, знающие военное дело. С пулеметом знаком? Разобрать и собрать машинку сумеешь? А еще кого из надежных ребят посоветуешь?
Я сказал, что головой ручаюсь за своего дружка, тоже ефрейтора, измайловца Ивана Семенюка. Человек он верный, из сочувствующих. Тут же, по просьбе Ивана Газы, подозвал его. Из толпы вынырнул Успенский, и мы вчетвером отправились в Петергофский{15} районный Совет рабочих депутатов, расположенный в конторе по делам рабочих и служащих Путиловского завода. Там мы застали Михаила Антоновича Войцеховского - ответственного за организацию рабочих дружин и отрядов. Увидев Газу, он обрадовался:
- Дело идет на лад. Добровольцев много. Решено создать районную дружину Нарвской заставы, а небольшие рабочие сотни и дружины слить в заводские отряды. Еще одна новость: оружейники передали в разобранном виде несколько "максимов".
- За чем же остановка?
- Нужны опытные пулеметчики, инструкторы.
- Вот они перед тобой, можно сказать, цвет и гордость пулеметной команды Измайловского полка.
Пришлось нам с Семенюком назвать себя. Услышав мою фамилию, худощавый человек в сером пиджаке, до этого что-то писавший за небольшим столиком, поднял голову и пристально на меня посмотрел. Его лицо мне показалось знакомым. Потом он подошел, поздоровался.
- Василий Васильев, говоришь? Питерский? Не Ефима ли Ивановича сын?
- Так точно. Он самый.
- А деда по отчеству как величали?
- Дмитриевичем.
Антон Ефимович улыбнулся, еще раз протянул руку:
- Ну, здравствуй, племяш! Выходит, мы с тобой родственники. Твой дед и мой отец - родные братья. Ефима Ивановича, отца твоего, помню. Где он теперь? Все еще в Сибири? Не знаешь? Надо узнать. И братана твоего Митю приходил к нам с отцом - чуток помню. Большевик? Член полкового комитета? Ну, ты-то, вижу, определился. Приедет Митя - приведи его. От родственников негоже отрываться. А теперь - о деле.
Разговор переключился на пулеметы. Антон Ефимович сказал, что пулеметной команде райком придает особое значение. Пулемет показал себя на войне грозной силой.
Иван Газа посоветовал обучать дружинников разным приемам борьбы с вражескими пулеметами. Как засечь, подавить. Хорошо бы для этой цели подготовить и пластунов-гранатометчиков.
Заговорили о финансовой, материальной стороне дела. Антон Ефимович сказал, что Петербургский комитет партии и райком выступают за полную независимость районной и заводских рабочих дружин от Временного правительства.
Вооруженоые отряды пролетариата должны содержаться самим пролетариатом. Дружинник - доброволец. Стать им может любой пролетарий - партийный и беспартийный. Днем он работает в цеху на своем обычном месте. Военная подготовка: изучение стрелкового оружия, обучение стрельбе, строю, служба по охране порядка - все это в нерабочее время. Принцип добровольности распространяется и на инструкторов. Почти все они находятся на военной службе, а значит, - на армейском довольствии{16}. Так что вопросы жалования, пайка решаются сами собой.
Семенюк поинтересовался, как будут называться новые вооруженные отряды рабочих. А то говорят по-разному: рабочая милиция, народная милиция, рабочая дружина. Вот он, Иван Семенюк, к примеру, ефрейтор Измайловского полка, а какое ему выйдет звание теперь?
- С сегодняшнего дня, - Михаил Антонович Войцеховский заговорил торжественно, чеканя каждое слово, - ты, товарищ Семенюк, инструктор дружины Нарвской Красной гвардии{17}. Название это - скажем прямо - для буржуев страшное, оно и меньшевикам, и эсерам как нож острый, а для нас - в самый раз.
В тот же день мы с Ваней Семенюком приступили к своим инструкторским обязанностям, оставаясь (все было согласовано с полковым комитетом) в списках и на всех видах довольствия Измайловского полка.
С Иваном Газой мы встречались и впредь. После брата Мити это был второй человек, кому я даже внешне старался подражать.
Было в нем что-то от горьковского Павла Власова: стремление во всем дойти до самой сути, ничего не воспринимать на веру и готовность за свои убеждения, идеи в любой час дня и ночи ринуться в самую гущу схватки, стоять насмерть. Замечательный большевик, человек действия, дела, он на всех этапах, на любом порученном ему посту оставался и мечтателем, романтиком революции.
Иван Газа, подкупавший всех, кто его знал, искренностью, живостью характера, моральной чистотой, стал для меня эталоном большевика-ленинца.
В минуты испытаний (а их на мою долю выпало немало) я часто спрашивал себя: а как бы на моем месте поступил мой учитель и друг Иван Газа?
Мне нравилось, как он говорил с людьми: просто, доверительно. Среди рабочих - свой и среди солдат - свой. И как ходил по земле - уверенно, весело. И улыбка мне его нравилась: как-то сразу располагала к себе. И глаза. О таких говорят: смелые глаза - молодцу краса. А уж смелости Ивану Газе было не занимать.
Вспоминается такой случай. В учебной команде Измайловского полка проходил митинг по поводу ноты Милюкова-Дарданелльского. Иван Газа выступал от путиловцев, говорил о том, кому, чьим интересам служит эта пота, призывал покончить с войной ("Штык - в землю!"), к братанию. Тут какой-то тип, полный георгиевский кавалер, запустил в него учебным для штыкового боя чучелом. Газа упал. Из толпы раздались голоса:
- Так ему и надо!
- Гад! Прихвостень офицерский - на кого руку поднимаешь?
Я подбежал к Ивану. Хотел ему помочь, но он поднялся сам. Стоит. Лицо в крови. А - улыбается.
- Ты чего, Иван, такой веселый? - спрашиваю. - Вроде бы не с чего.
- Как это - не с чего?! Врага задел за живое. Значит, слова мои дошли. А бояться? За правое дело и умереть не страшно. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Бесстрашие Газы, его презрение (другого слова не подберу!) к смерти я в полную силу оценил в дни корниловского мятежа и в разгар октябрьских боев. Но об этом позже.
А что дальше? Соотношение сил. Митинг в шрапнельном. Игнат Судаков. Заговор прессы. Не мытьем - так катаньем. Делегаты с фронтов. "Из каждого свинства можно выкроить кусочек ветчины".
И вот свершилась буржуазно-демократическая революция, царя свергли. А что будет дальше?
Много было тогда неясных вопросов, по поводу которых хотелось поспорить. Все: рабочие, солдаты - сходились на одном: надоела война, голод, нужда. Так дальше жить нельзя. А как можно и должно? Пути разрешения трудных вопросов многим и в нашем полку, и на Путиловском заводе, где мне часто приходилось бывать в те дни, и в Нарвской районной дружине виделись по-разному. Одни все еще надеялись на Временное правительство, другие считали, что следует ждать Учредительного собрания, третьи, не отрицая, что война - зло, доказывали: зло, но неизбежное. Мол, в интересах революции надо воевать до победного конца. А кое-кто из не очень сознательных твердил: на кой нам ляд все это. Не надо нам ни государства, ни войны, ни власти - живи, дескать, как хочешь.
Большинство мест в Советах, как я уже отмечал, досталось меньшевикам и эсерам{18}.
Почему? На этот вопрос точный ответ дает В. И. Ленин.
"Гигантская мелкобуржуазная волна, - писал он, - захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно, т. е. заразила, захватила очень широкие круги рабочих мелкобуржуазными взглядами на политику"{19}.
Вот почему мелкобуржуазные массы дали этим партиям, стоявшим на реформистских, социал-шовинистических позициях, большинство в Советах.
Нужно учитывать и то, что кадровые пролетарские слои к 1917 году значительно поредели. За годы войны десятки тысяч рабочих были отправлены в действующую армию. Только с Путиловского завода ушли на войну 6 тысяч человек. Резко изменился социальный состав рабочих завода. Две трети составляли крестьяне. К началу семнадцатого года лишь каждый третий из 30 тысяч путиловцев был пролетарием по происхождению.