А итальянец меж тем, будто под столом ничего не происходило, принялся вспоминать свою бурную юность: как он драил сортиры в больнице, а также мыл тарелки в грязнущем ресторане у настоящего мафиози.
– Но хуже всего было, когда я искал работу: к вечеру я чувствовал себя ужасно, просто мертвым! Это так выматывает, особенно в абсолютно чужом городе и стране. Голова к вечеру просто раскалывалась от попыток общения на чужом языке. И никакой поддержки! Помню, в ту пору я часто вечерами заглядывал в окна благополучных домов, где люди пили чай и смотрели телевизор, и меня душили злость и обида от того, что я лучше, умней и талантливей многих из них, но у них все хорошо, а я… Я болтаюсь ночью по улице как бездомная, никому не нужная псина, а днем мою клозеты. – Роберто, оказывается, прекрасно помнил то свое состояние неприкаянности и опустошенности. Так почему же он тогда вот так с ней обращался?
– И я ненавидел этих людей за окнами и тех, у кого я работал, потому что у них было все, а у меня ничего. – ого! Каким Роберто может быть злым, оказывается! За что же он ненавидел этих людей? Разве они виноваты в том, что жили своей размеренной жизнью? Это ведь он приехал в чужую страну и должен был приспосабливаться. Эля даже не подозревала, что Роберто, которого она в первые дни всерьез считала святым, способен на столь сильные негативные эмоции.
– Я «Козерог», поэтому очень застенчив. Из-за этого мне было особенно нелегко. Мне было трудно даже с кем-то заговорить, – вздохнул итальянец.
– Ты «Козерог»? – удивилась Марсэла. – с ума сойти: я тоже! Я тоже всегда была very shy. Мне из-за этого так трудно приходилось!
– Причем тут это? – не выдержала Эля. – Все эти гороскопные характеристики-клише просто бред. Всем новеньким в чужой стране поначалу нелегко.
– Тебе этого не понять, – в один голос ответили ей Роберто и Марсэла, – потому что ты не «Козерог». Кстати, а кто ты? «Лев»? Тем более. Нет, тебе никогда не понять того, что испытывает по-настоящему ранимый, душевно тонкий человек, когда его ни за что обижают или не обращают на него внимания. А этот человек так нуждается хоть в какой-то помощи!
– А ты что, плохо себя здесь чувствуешь, Элли? – удивилась Марсэла. – Ты кажешься вполне счастливой. И Роберто так заботится о тебе!
– Да, у меня есть множество причин быть довольной: здесь жизнь гораздо спокойнее и благополучнее, чем в России, в доме Роберто мне тоже хорошо. Но меня угнетает, что… Сейчас объясню на примере. Как-то я видела по нашему ТВ репортаж о том, как чеченских детей привезли в Москву, чтобы они немного отдохнули от тягот жизни в родной республике. Но еще и с другой важной целью: показать им, как хороша может быть мирная жизнь. Чтобы у них перед глазами возник некий идеал, к которому они захотят стремиться! Чтобы, когда школьники подрастут, они не взяли в руки оружие. Их возили по театрам, музеям, угощали пирожными и мороженным. Но какой-то психолог на фоне общих вздохов умиления высказал такую мысль: «Почему никто из вас не подумал, что будут чувствовать эти дети, когда вернутся в свои разрушенные дома, в семьи, во многих из которых есть погибшие»? Одна из тех девочек плача говорила, что война навсегда уничтожила ее мечту стать балериной – она упустила слишком много времени. Какая учеба балету в руинах под обстрелами? «Да, вы показали этим несчастным детям рай, – говорил тот психолог, – но забыли, что им придется снова вернуться в ад. Как они смогут там быть теперь, зная, что где-то есть жизнь совсем другая, гораздо лучшая? Ведь только лет через 5-7 эти ребята смогут покинуть Чечню, поехав учиться в российские вузы. А у многих не получиться из-за материального положения в семьях. Как им существовать теперь среди разрухи, с чувством зависти и горечи, за что их так несправедливо обделила судьба?». «Зато они будут знать, на что стоит равняться, к чему стремиться», – стали возражать ему. Короче, я чувствую себя как эти чеченские дети, потому что через несколько месяцев мне тоже придется вернуться. Я чувствую себя как ребенок, которого пустили в рай и дали шоколадку, но скоро отнимут. И больше никогда не дадут. Возможно, ребенку удастся попробовать недоступную сладость снова, через много лет, когда вырастет – если будет удачлив. Но у взрослых другие приоритеты. И отнятое, непережитое как следует вовремя счастье так и останется для него навсегда недостижимым.