Не доезжая Новомахлевской дороги, Хищник приказал всем высадиться и дальше двигаться через луга и поля к Карлыку. И жандармы устремились к крутому склону, подгоняя связанных партизан, среди которых были и две молодые женщины. Они шли молча и держались, видно, из последних сил, утратив всякую надежду на спасение.
На голой вершине над селом каратели остановились передохнуть. Не ради своих жертв — этих кто пожалеет! Устали убийцы. Но едва сели, как на западе что-то сверкнуло и над далекими горами появилось какое-то бледное сияние. Затем задрожала земля, задрожала раз, другой и затряслась от какого-то глухого гула. Из темноты выскочила собака, стала вертеться возле людей и испуганно скулить. Глухонемой цыган поднял остекленевшие глаза к черному небу и перекрестился. Жандармы и их пленники притихли, словно перед знамением. На следующий день радио сообщило, что англо-американская авиация бомбила Софию.
Когда далекий грохот прекратился, жандармы повели обреченных в большой лес в Мирчовице. Остановились на маленькой полянке. Пахло свежевскопанной землей.
— Здесь нам и конец, — пробормотал Марджев.
— Ха! Не думаешь ли ты, что это тебя минует! — расхохотался Хищник и зажег карманный фонарик. Луч резанул по фигурам связанных людей и блеснул в лицо Марджева.
— Мы давно сцепились, так что хорошо знаем друг друга. Миром нам не разойтись, — произнес Марджев. — О сыновьях теперь нужно подумать. Болгарии повсюду нужны руки, чтобы топором работать, дома строить и винтовки носить…
Хищник не ответил. Пленников подтолкнули к куче наброшенной земли, позади которой зияла готовая принять их яма. Молодая партизанка из Асеновграда зашептала имя своего малыша. Кто-то заплакал. Заплакал и запричитал дурным голосом и глухонемой, но никто не понял, что это было: то ли жалоба, то ли зловещие проклятия. Тогда Марджев крикнул своим товарищам, чтобы они держались.
— Не на заработки мы отправились, чтобы могли легко отказаться от своих намерений! Другую цель мы избрали. На нашем пути не клады, а черная му́ка и кровавые раны, а придет время, и жизнь надо отдать… Андрей, Андрей, пришло и наше время…
Голос его задрожал, и он умолк, чтобы не выдать себя перед убийцами и чтобы они не хвастали, что в тот мучительный час он плакал. А должен был бы заплакать! Какой отец не заплачет, когда вместе с ним перед расстрелом его единственный сын! Андрей прижался к отцовскому плечу, прошептал ему что-то, видно, успокаивал отца, но прогремели выстрелы — и оба упали. Упали рядом — отец и сын. Полегли и остальные. Эхо стрельбы утонуло в трясине Баташского болота, и лес онемел. Онемел и Карлык.
Хищник заставил глухонемого сбросить тела мертвых в яму и зарыть, а когда тот кончил, знаками показал ему, что, если он выдаст, где убиты партизаны, тогда и ему не жить. Несчастный застонал и побежал в Батак.
На следующий день в полдень во двор школы пришла Писана с узелком в руке. Она принесла еду для отца и брата. Бакырджия остановил ее. Хотел сказать правду, но так и не нашел в себе силы.
— Их увезли или в Пещеру или в Брацигово, — солгал он.
Но девочку нельзя было обмануть. Она выронила узелок и закрыла ладонями лицо. По щекам ее покатились слезы. Она повернулась и засеменила к дому…
Месяц спустя меня отпустили из казармы. Но мне от этого легче не стало. Из сознания не выходили окровавленные, сброшенные на дно ямы тела, отрезанные головы убитых партизан. Долгое время потом я не мог спать. Стоило лишь закрыть глаза, как меня сразу же захлестывали какие-то мутные потоки и уносили в бурный водоворот Тополницы. Я тонул в этом водовороте, задыхался медленно и мучительно. И сейчас все еще не могу успокоиться. Каких людей погубили! Жестокий народ расплодился…
Этими словами завершил рассказ друг Бакырджии. Он имел в виду Черного капитана и его людей. Жестокие это были люди, алчные к власти и деньгам. Слова о царе и Болгарии не сходили с их уст, но они совершенно не задумывались над тем, что и царь, и их Болгария давно уже были мертвы для народа, опротивели ему, а народ — это не бессловесное животное, которое можно стреножить, и не новомахлевский буковый лес, по которому можно пройтись с топором и мертвым сложить его у дороги. Узловатые корневища пустил он в землю, и горячая, пенистая кровь течет в его жилах, так что никакие кровавые ветры не могут его сломить или уничтожить.
ПОСЛЕ ПЕРВОГО ВЫСТРЕЛА
Каждое село встречало своих партизан — только Батаку некого было встречать. Целый день мы простояли на шоссе неподалеку от села с цветами в руках. Все надеялись, что, может быть, хоть кто-нибудь остался в живых.