Вела тогда училась в Пазарджике. Там я ее и встречал время от времени. Мне нравился ее звонкий смех. Казалось, что в будущем, за которое мы готовы были бороться, все люди будут такими открытыми, с такой же ясной и доброй душой, как у Велы.
Мы знали, что Вела — член РМС. Однажды она сняла со стены в классе портрет царя и повесила на его место портрет Ботева. И произнесла фразу, которая заставила некоторых позеленеть от злости. После этого авторитет Велы еще больше вырос в наших глазах.
В мрачный октябрьский день нам предстояло ехать в Лыджене. Мы собрались перед зданием вокзала в Пазарджике, веселые, шумные, неугомонные. От крепкого мороза лицо Велы разрумянилось. У меня не хватило денег на билет, и я собирал взаймы у своих одноклассников. У Велы не попросил — ведь я же мужчина… Она догадалась, подошла ко мне и дернула за рукав:
— Это что еще за гордость? На, возьми деньги.
В ответ я пробормотал что-то невнятное.
Мы ехали в одном вагоне. Вела очень возбужденно о чем-то говорила. Но я не запомнил слов. В моей памяти сохранились лишь интонации — голос звучал необыкновенно мелодично, ровное звучание прерывалось только тогда, когда она старалась выделить те или иные слова. Я тогда читал брошюру Марко Марчевского о проблемах любви и брака, однако прислушивался к голосу Велы, поэтому совершенно не мог уловить смысл прочитанного.
Вела подошла ко мне, взглянула на обложку, на которой были изображены мужчина и радостно улыбающаяся женщина с развевающимися от порывистого ветра волосами. Посмотрела на меня смеющимися глазами, и я весь замер в ожидании.
— Семью можно заводить, когда все в жизни определилось, а нам предстоят опасности, борьба. Не так ли, дружок?..
Это «дружок» в устах Велы прозвучало так мягко и ласково, что я готов был согласиться с чем угодно.
Позже Вела уехала учиться в Софию, и до нас доходили слухи об ее участии в студенческом движении. В одной из схваток с полицией она прикрыла своего товарища, угодила под ноги лошади и только чудом осталась живой. В другой раз во время студенческой демонстрации она несла красный флаг и не опускала его до тех пор, пока у нее над головой не засвистели нули. Тогда она сложила флаг, спрятала его под пальто и скрылась через узкие проходные дворы софийских домов. Мы слушали эти рассказы, и нам казалось, что наша деятельность крайне незначительна, что вот Вела действительно занимается настоящим делом, и наше мужское самолюбие страдало. А потом в революционной организации Пазарджикской гимназии произошел провал, и нам пришлось перейти на нелегальное положение.
Вечером, когда мы покидали нашу тесную квартирку, Кочо Гяуров встал на пороге и сказал:
— Конец учебе. Если останемся живы, то из «гимназии», в которую сейчас поступаем, выйдем самыми учеными.
Невеселая шутка, поскольку все это происходило в декабре 1941 года.
В первые дни после перехода на нелегальное положение нам пришлось быть невольными гостями на свадьбе в селе Черногорово. Оттуда мы поспешили уйти в село Овчеполцы. Хотели переночевать у бай Тодора, но он сказал, что по снежному первопутку от станции проехали сани, значит, дорога утоптана, и мы не оставим на ней следов. Поэтому он, не желая, чтобы мы оставались у него, посоветовал нам отправляться дальше. И пошли мы сами не зная куда… Затем мы с Кочо ютились в дощатом бараке в Пищигово — у бай Анчо.
Впоследствии судьба стала более благосклонной к нам — мы присоединились к батакским партизанам. Вторую зиму мы провели в теплой землянке. Хотя она казалась просторной, в ней было тесно, потому что нас собралось там более сорока человек.
Однажды февральской ночью Кочо вернулся в землянку из Чепинской котловины, куда ходил на задание, и в отряде заговорили о Веле. Он рассказал, что ремсисты из Каменицы работают лучше всех. Они издают свою рукописную подпольную газету «Просветитель». Ее редактирует Вела. Кочо принес в отряд несколько номеров газеты, и мы, голодные и изнуренные, с воспаленными глазами, склонились над ними. По молодости лет мы отличались изрядным любопытством, но к этому добавлялось и нечто другое: эта газета вызвала у нас приятные воспоминания о теплых комнатах и одеялах, уюте чистых занавесей и бульканье кипящей на очаге фасоли. Мы уже порядком позабыли об этих вещах — они казались нам чем-то совершенно нереальным, и «Просветитель» Велы Пеевой, как мы рассчитывали, должен был доставить нам приятные минуты.