— Пойдем в хлев…
Вела уселась на сено. От теплого воздуха все тело расслабилось. Равномерное посапывание коровы и блеяние козы действовали успокаивающе. Вскоре женщина вернулась с хлебом и кувшином молока.
— Вела, я припасла немного сахару, возьми его с собой.
Они расстались в ту же ночь. После этого Вела спускалась в Каменицу еще несколько раз. Искала связи с отрядом, но верных людей арестовали.
Вечером 2 мая во дворе Лыдженской школы поднялась суматоха: шоферы возились у своих грузовиков, жандармы собирались группами и о чем-то шептались.
После полуночи грузовики с жандармами разъехались в двух направлениях: одни — через Каменицу к вершине Елин, другие — по шоссе к Юндоле.
«…Операция началась в три часа тридцать минут, — докладывал впоследствии майор Иванов в своем письменном рапорте командиру 2-й дивизии. — В девять часов роты спустились вниз от Арапчала, чтобы прочесать местность, так как там часто ночуют подпольщики из Лыджене и Каменицы…»
Одну из колонн вел предатель Иван Божков, лесник из Каменицы. Он случайно обнаружил следы Велы на свежем снегу, выпавшем в первые дни мая: она спускалась с Белой скалы к ручью, чтобы умыться и набрать воды на весь день. Божков привел туда жандармов.
«…Из-за скалы показалась подпольщица Величка (Вела) Пейо Пеева с пистолетом в руках и начала стрелять, — продолжал свой рапорт командир карательного отряда. — Чтобы заставить ее выйти из-за скалы, пришлось прибегнуть к гранатам. После первой гранаты она осталась за скалой, а после второй перебежала в небольшой овражек и продолжала отстреливаться…»
Одинокая и обреченная, Вела не сдалась. Всю округу огласили пулеметные и автоматные очереди. Белая скала задрожала от взрывов. Эхо стрельбы доносилось и до оцепеневшей Каменицы. Крестьяне бросили работу и тревожно прислушивались. Велин отец — бай Пейо — полез на чердак, стараясь разглядеть, что происходит под Арапчалом.
Одни рассказывают, что девушка вела бой, пока у нее были патроны, последний оставила для себя. Другие утверждают, что ее сразила вражеская пуля. Но одного никто не оспаривает — она держалась до последнего и погибла как герой.
В эти дни в народе сложили грустную песню:
Жандармы долго не решались приблизиться к ней. Потом, убедившись, что она мертва, осмелели.
Командир карательного отряда покинул свой командный пункт и направился к Белой скале.
— Доставьте ее голову в штаб! — приказал он.
После обеда карательный отряд ворвался в Каменицу. По селу разнеслась весть о гибели Велы. Не знали об этом только ее мать и отец. Глядя на заплаканных подруг Велы, они боялись верить своей догадке.
Один из офицеров вошел во двор к бай Пейо и, нагло ухмыляясь, сообщил:
— Сегодня мы убили одну из твоих дочерей.
Мать Велы замертво упала на землю, а отец не в силах был сдержать слез. К вечеру, взяв кусок чистого полотна, он пошел в Лыджене, где находился штаб карателей. Попросил отдать ему голову Велы, чтобы похоронить ее. Ему ответили:
— Ты бы лучше подумал о своей голове!..
Какие времена! Убитые горем отцы и матери… Окровавленные головы их детей — в Лыджене, и тела, стынущие в снежных горах. Над ними — жестокое свинцовое небо и Арапчал, укутанный в лохматые облака, а под горой — тихая долина, оцепеневшая от ужаса… И все это весенней порой, перед тем как расцвести яблоневым садам.
МОРОЗ И ИЩЕЙКИ ПО ПЯТАМ
Росли мы рядом — он в Каменице, я в Лыджене. Вместе учились, но не были знакомы. Незнакомыми бы и остались, если бы не соединил нас дерзкий порыв нашего поколения, решившего преобразить мир. Стремление это как-то незаметно, естественно установило связь между нами и десятками, сотнями таких же, как мы, парней и вовлекло нас в водоворот, в котором немногим удалось уцелеть.
Когда появились первые партизаны, Стойо стал одним из самых активных их помощников. Во время учебы в Пазарджикской гимназии благодаря подпольным связям он перезнакомился с молодежью города и близлежащих сел. Когда в 1943 году открылась гимназия в Лыджене, он вернулся домой, но не прервал этих связей. Его друзья собирали оружие, одежду и продукты для партизан, а он переправлял все собранное нам.
И делал он все это с легкостью, с улыбкой. Однако ошибались те, кто предполагал, что этот молодой человек в потертой ученической шинели и выцветшей суконной фуражке делает все с наивной легкостью, до конца не отдавая себе отчета в том, чем рискует. Стойо приносил тяжелые мешки с продуктами, сбрасывал их с плеч, а потом не знал, куда девать руки, не привыкшие оставаться без дела. Он так бескорыстно отдавал себя людям, что нам порой становилось неловко.