Стойо вырыл из-под снега картофельную кожуру, выброшенную дней за двадцать до этого, когда мы еще располагали кое-какими продуктами, и высыпал ее в кипящую воду — должен был получиться «картофельный суп».
Когда Стойо все-таки поймали, тех, с кем его в Лыджене связывала подпольная работа, охватил невольный страх. В арестантском помещении карательного отряда находились десятки коммунистов, и, если бы Стойо заговорил, для них это означало бы смерть.
Стойо отвели в штаб карательного отряда. Туда же прибыли и агенты полиции.
— Мы свою работу закончили, теперь ваш черед, — сказал жандармский офицер. — Вела Пеева сбежала, но, если вам удастся сегодня вырвать у этого молокососа сведения о том, где находится отряд, мы их всех ликвидируем.
— Не беспокойтесь! — усмехнувшись, ответил какой-то агент.
Один из агентов склонился над Стойо, осмотрел его раны и проверил, крепко ли он связан. Их взгляды скрестились.
— Слушай, парень, скажи все, что знаешь, и мы тебя отпустим. Где остальные?
— Не знаю…
Стойо попытался подняться — стоя чувствуешь себя крепче духом. Ему едва удалось удержаться на ногах.
— Как это не знаешь? Ведь ты же партизан!
— Еще нет… Я собирался стать партизаном, но меня схватили до того, как я к ним добрался.
Агент подал знак жандармскому поручику. Стойо свалили на пол и начали бить, но тот повторял одно и тоже: его схватили раньше, чем он добрался до партизан.
За первым допросом последовал второй, третий, пятый… После каждого допроса его приносили в камеру полуживым.
Остальные арестованные с замиранием сердца ждали, выдержит ли он, сумеет ли сохранить тайну и тем самым спасти многих. Стойо догадывался об их тревогах и, как только к нему возвращались силы, пытался петь. Это были не песни — скорее, стон, крик. И все-таки это убеждало товарищей в том, что он выдержит, не подведет. Душа предателя не может родить песни в смертный час.
Однажды ночью Стойо посадили на грузовик и повезли. Доехав до глубокого оврага, остановились. Его высадили из грузовика и приказали идти вперед. Перед ним шло человек десять жандармов и полицейских, а за ним — майор Иванов, двое агентов и еще десяток жандармов. Стойо едва передвигался по скользкой тропинке и печально поглядывал на слишком редкий лесок.
Тропинка поднималась вверх по склону и вела к Абланице. Майор увидел в овраге освежеванную тушу волка, подвешенную к старому кизиловому дереву, и приказал остановиться.
— Поймали в капкан — не вижу следов от пуль… — сказал один из агентов, осмотрев тушу. — Берегли шкуру.
Майор вынул коробку сигарет, закурил и, выпуская дым кольцами, проговорил:
— Чего вы ждете? Начинайте…
Агенты и один из унтер-офицеров стащили Стойо в овраг и привязали его к стволу того же старого кизила.
— Не так! Поверните его лицом к волку! — крикнул им сверху майор.
Его повернули лицом к мертвому зверю.
— Будешь говорить? Или хочешь, чтобы и тебя подвесили к дереву вниз головой и с живого содрали шкуру?
Стойо поднял голову, посмотрел на майора, и тот увидел в его глазах решимость скорее умереть, чем заговорить.
— Где отряд? Куда вы собирались идти отсюда?
— Никуда… Нас было двое: я и Вела.
Унтер-офицер срезал несколько веток и начал хлестать связанного Стойо. Пытаясь увернуться, тот ударялся о ствол кизила, к которому его привязали. После каждого удара с веток осыпались набухшие, готовые вот-вот распуститься почки.
Стойо мучили несколько часов, зверски избив напоследок. Жандармы выстроились против него на дорожке и изготовились к стрельбе. На смуглом лице Стойо появились бледные пятна. Исчезли искорки жизни, до этого теплившиеся в его глазах. Плечи его опустились, и весь он от этого сразу стал казаться меньше. Приказ майора стрелять донесся до него откуда-то издалека…
Прозвучали два-три выстрела. От нервного напряжения: голова Стойо свесилась, и он сполз на землю у самого дерева. Потом почувствовал, что его волокут по какому-то склону, и раскрыл глаза. Совсем близко он увидел множество сапог, и сознание сразу вернуло его к действительности. С ним разыграли мнимый расстрел, полагая, что это даст нужные результаты.
3 мая 1944 года погибла Вела Пеева. Жандармы отрезали ей голову и принесли ее Стойо.
— Если тебе это нравится, мы и тебя можем таким же образом укоротить.
Стойо отшатнулся. Дышать стало нечем.
— Кто пошел на смерть, тот ее не боится! Кончайте скорее!
Примерно через неделю около полуночи застучали сапоги по лестницам и в комнатах школы, где находились заключенные. Послышался шум заводимых моторов. Арестованные напряженно прислушивались: или кого-то выводят на расстрел, или же обнаружили отряд.