— Застава, равняйсь! — ударился о строй резкий голос старшего лейтенанта. — Смирно! Командирам отделений приступить к выполнению мероприятий согласно распорядку дня!
В Ленинской комнате яблоку упасть негде было. Незаконченное Высшее, который пришел чуть позже других, долго ходил со стулом в руках, искал, где бы приткнуться, но так и не нашел. Его пожалел, потеснился Игнатов. Некоторые стояли у дверей, тянули шеи. Только что по телевизору начался показ танцев на льду. Видимость была неважная, но этот недостаток возмещала хорошая музыка.
Как всегда, первыми вышли на лед самые юные и самые неопытные. Но и они танцевали прекрасно, потому что, прежде чем очутиться здесь, тоже где-то кого-то побеждали, считались лучшими из лучших, были отмечены и подавали большие надежды. Один танец сменялся другим, и с каждой новой парой росло мастерство.
Постепенно души солдат как бы раздвоились. С одной стороны, молодые парни просто любовались ярким и красивым зрелищем, а с другой стороны, чем прекраснее были танцы, чем сильнее действовала музыка, тем дальше уносило воображение. Как никогда хорошо мечталось и думалось им в эти удивительные минуты у экрана.
Думал о своем и Морев. Да, с Женькой он поступил нехорошо. Мало того, что испортил ей праздники, но и вообще, надо признаться, вел себя с ней неблагородно. Вспомнил он, как лежал в больнице и она иногда два, а иногда и три раза в день навещала его. Для нее не существовало никаких запретов: она прорывалась к нему даже в невпускные дни, даже когда отделение запиралось на ключ и попасть туда можно было только с разрешения главного врача. А ей удавалось. То черным ходом, то в чужом белом халате. Почти все свои короткие обеденные перерывы она проводила у него. А потом мчалась на работу, и он сейчас не уверен, успевала ли она поесть. Проторчать же целый день на ногах у прилавка — это не сидеть за рулем в теплой и уютной кабине. А сколько раз, бывало, его вдруг поднимало с постели какое-то чувство, он выглядывал в окно и видел внизу ее — улыбающуюся, некрасивую, энергично машущую ему рукой. И в записочках, которые она присылала, ни слова не было о тряпках и подругах. Все только о нем, о его здоровье…
Музыка оборвалась. Наступила тишина. Луч прожектора быстро проследовал за парочкой…
Он и она — оба в сверкающих нарядных костюмах, красивые и стройные — легко и изящно танцевали старинное танго, и огромный зал зимнего стадиона неистовствовал при каждой удачной фигуре. Парочке без конца аплодировали, и она снова и снова — послушная и счастливая — выкатывала на ледяное поле. На какое-то мгновение замирала в трепетном свете прожекторов. И когда сверху из динамиков проливались первые звуки музыки, юноша и девушка, прильнув друг к другу, делали вместе шаг и снова — в который раз — уносились в танце.
Лицо у Морева горело. Он вспомнил, как однажды они с Женькой поздно вечером гуляли в парке культуры и отдыха. Откуда-то издалека доносилась музыка. Возможно, даже эта самая. Сперва они бродили по центральной аллее, а потом свернули на боковую. Там была беседка, в которой днем посиживали старушки и старички, а вечером уединялись парочки. И вдруг Женьке взбрело в голову станцевать с ним под далекую музыку. Было так темно, хоть глаз выколи. Со всех сторон их окружали скамейки, а пол в беседке был покатый. Но они ни разу не споткнулись, не оступились. Темнота словно обволакивала их и защищала. Но больше всего его поразило то, что в этой непроглядной тьме он видел Женькины глаза. Они были огромны и прекрасны. Впрочем, это наваждение исчезло, как только оба очутились на свету. И подобные чудеса продолжались с ней все время, пока его не призвали в армию. То она казалась ему такой невидной, такой неинтересной, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не отвернуться, а то вдруг глядел на нее и не верил своим глазам: откуда что бралось!
Тот вечер запомнился еще тем, что к ним привязались трое хулиганов. От них дико разило водкой. Вначале он пытался поговорить с ними по-хорошему. Но они вели себя нагло и все оттирали его плечами от Женьки. Тогда он набросился на них с кулаками. И трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы не Женька. Она заорала так, что переполошила весь парк культуры и отдыха. А попутно хлестала своей модной кожаной сумочкой по жестоким и глумливым рожам.
Морев опустил голову. Больше он не мог смотреть на экран. «Ах, какой я подлюга!» — стучало в висках.