— А в скворечне еще нет скворцов? — неожиданно спросил мальчик.
— В скворечне? — капитан на мгновение растерялся. — Нет, брат, пока нет.
— А дядя Вася где?
— Какой дядя Вася?
— Который скворечню делал.
— Чего не знаю, брат, того не знаю. А ты здорово простыл, погляжу.
— Да, здорово.
— Ну ничего, мы тебя вылечим. Вот доктор у нас! — кивнул он в мою сторону.
Мальчик безучастно посмотрел на меня и тут же отвел взгляд. Я подошел к изголовью и положил руку на лоб. Горячий, но в меру. Ничего страшного. Потом, на ночь, дам аспирина. У меня, кажется, где-то есть несколько таблеток.
— Спи, — сказал я и вышел из закутка.
Майор тем временем пытался зажечь керосиновую лампу, стоявшую на столе. Вполголоса чертыхаясь, никак не мог вытащить глубоко запавший фитиль.
Капитан порывался помочь ему:
— Дай-ка я!
— Сиди, Муромец!
— Кстати, — заметил я, — в середине действительно Илья Муромец, а по бокам Добрыня Никитич и Алеша Попович.
— Вот-вот, Алеша Попович! — обрадовался капитан.
— Ну и хрен с ними! — отозвался майор. — Нет английской булавки?
— Сейчас! — ответил я и полез под гимнастерку. Вчера только у меня оборвались тесемки кальсон, и я скрепил все английской булавкой, взятой из перевязочного пакета.
— Не свалятся? — полюбопытствовал майор.
— Не беда, — заметил капитан. — Свалятся — так недалеко.
— Не беспокойтесь, не свалятся, — ответил я, завязывая кальсоны узлом на тощем животе.
С моей булавкой дело сразу пошло на лад. Вскоре огонек спички лизнул фитиль и робко пополз дальше. Словно опасаясь, что он может вдруг исчезнуть, майор быстро накрыл его стеклом с отбитым верхом и закопченными боками. Наша половина постепенно пропитывалась тусклым ламповым светом.
— А я-то думала, что вы в темноте сидите! — промолвила хозяйка, появляясь в горнице.
Мы разом обернулись и встали. Хозяйка приоделась. На ней было городское платье с короткими рукавами и оборками. На несколько толстоватых ногах чернели туфли на высоких каблуках. В новом наряде она и похорошела, и помолодела.
— А мы-то думали, что вы еще стираете! — в тон ей произнес капитан. Я заметил, что с женщинами и детьми он разговаривал каким-то деланным игривым голосом.
— Да успею! Завтра докончу, — сказала она. — День-то сегодня какой!
— Да, второго такого у вас уже не будет, — подал голос майор.
— Даже не верится, — призналась она. — У меня ведь муж тоже командир. Как в первый день ушел на войну, так и пропал.
— Может, еще вернется, — сказал капитан.
— Где уж вернется, — вздохнула она. — За два года, пока еще тут наши были, ни письма, ни весточки какой.
— Эх, хозяюшка, чего только не бывает с нашим братом фронтовиком!
— На меня на самого два раза похоронка приходила, — усмехнулся майор. — И оба раза на имя моей бывшей жены. Так сказать, единственной родственницы. Ничего, пережила и это…
— Один из наших говорил, — продолжала хозяйка, — будто видел его у самой границы.
— Ну, значит, в плен попал, — сказал капитан.
— Дай-то бог! — отозвалась она. — Лишь бы живым остался!
— Н-да, — произнес майор и переглянулся со мной. Что такое плен у немцев, мы были достаточно наслышаны. Удивительно, что этого не знала хозяйка, прожившая в оккупации, судя по всему, не меньше года.
И тут ей пришла в голову мысль показать нам фотокарточку мужа: а вдруг кто-нибудь из нас видел его? С надорванного квадратика на нас глянул широкоскулый курносый парень в красноармейской форме с треугольничками в петлицах. Всего-то сержант! Внешность обычная, такие лица встречаешь на каждом шагу. Может быть, и попадался где.
Но ответили: видим впервые…
— Все равно день особый! — воскликнул капитан. — Жаль только, что отметить его нечем!
— Подождите, я быстро! — хозяйка метнулась на кухню.
— Намек понят, — подмигнул капитан и, понизив голос, добавил: — А она ничего!
— Тише! — кивнул я в сторону закутка.
— Хвалим же, не ругаем.
— Лейтенант прав, — поддержал меня майор. — Все равно мать.
— Согласен, — сразу же признал свою неправоту капитан.
Хлопнула сперва кухонная дверь, затем — вторая, весело проскрипели ступеньки крыльца: значит, хозяйка побежала за самогонкой к соседям.
Мы слышали ее торопливо удаляющиеся шаги.
И вдруг наступившую тишину расколол долгий и мучительный кашель. Наконец требовательный и капризный голосок произнес:
— Мамк!
Я подошел, отодвинул занавеску. Мальчик сидел на краю сундука свесив ноги и по-прежнему дышал тяжело.