— Кто сказал?
— Командир санвзвода.
У меня вытянулось лицо:
— Кто?!
Он повторил:
— Новый командир санвзвода.
Я обалдело смотрел на него. Потом собрался с духом и потребовал объяснений. И вот что выяснилось. Ночью объявился незнакомый старший лейтенант, назвавшийся командиром санвзвода. С ним были санинструктор и два санитара в военной форме. Они заняли одну из пустых землянок на берегу и устроили там медпункт. Когда начался обстрел и появились первые раненые, обе группы, разумеется, столкнулись нос к носу. После недолгого выяснения отношений старший лейтенант принял под свою высокую руку мое отделение.
— Проведите меня к нему, — приказал я Сперанскому.
Тот молча двинулся под гору.
Новый медпункт я разглядел издалека — около него на шесте трепыхал флажок с красным крестом, сидели и лежали раненые.
Что же это все могло значить? Я не знал, что и думать.
Мы вошли в землянку. Ее стены и потолок были обтянуты белыми простынями. Чистота, порядок. Под стать общей белизне и лицо старшего лейтенанта — бледное, с бесцветными, слегка вывернутыми губами. Он точными и уверенными движениями перевязывал раненого.
— Вам что? — неприязненно спросил он.
— Нужно срочно поговорить.
— Подождите снаружи, — кивнул он головой на выход.
Я едва не задохнулся от возмущения: он осмелился указать мне на дверь!
— Сперанский, пошли!
Я отшвырнул брезентовый полог и вышел из землянки. Не оглядываясь, что есть духу зашагал в гору.
Вскоре меня догнал Сперанский.
— Зря вы…
— А кто ему дал право так разговаривать со мной? — негодовал я.
— Так ведь раненые не виноваты? — раздумчиво упрекнул он меня.
От этих пронзительно тихих слов все внутри у меня мгновенно застыло. Он прав: никакие обиды, никакие личные соображения не должны заслонять главного. А главное — это раненые.
Сделав еще несколько шагов в гору, я решительно повернул назад…
Дожидаясь у медпункта старшего лейтенанта, я незаметно втянулся в разговор с одним из санитаров — рыжим ефрейтором со значком авиадесантника. Тот ничего не скрывал, и вскоре я знал о новом командире санвзвода если не все, то многое. Они вообще были не из нашей армии. Это меня очень обрадовало. А то я уже начинал подумывать о грандиозном подвохе со стороны подполковника Балакина.
В целом я был доволен случившимся. Еще бы, такая тяжесть свалилась с плеч. Мои заброшенные, предоставленные самим себе санитары первого отделения нежданно-негаданно обрели руководителя, которого я не мог им предоставить. Лундстрем же пока нужен был там, на левом берегу, — его присутствие развязывало мне руки. Во всяком случае от объединения с чужими медиками дело лишь выигрывало. Досадно только, что человек, с которым предстояло работать, видно, грубиян каких мало. Но другого выхода у меня нет: мы должны, мы обязаны найти общий язык!
Между тем он по-прежнему вел себя недружелюбно. Несколько раз выглядывал, бросал на меня неприязненный взгляд и просил зайти или внести следующего раненого. Я упрямо продолжал сидеть и ждать, хотя меня все время подмывало встать и уйти. Пока он занимался ранеными, я не имел права выражать какого-либо неудовольствия.
Но вот наконец наступил момент, когда он, закончив все перевязки должен был удостоить меня вниманием. Однако прошло минут десять, прежде чем он подошел ко мне.
— Ну, что у вас? — спросил он, уставившись в меня своим недобрым взглядом.
— То же, что у вас, — ответил я сидя.
В его глазах пробежало недоумение.
— Кто вы такой?
— Командир санвзвода, — сощурился я.
Теперь лицо вытянулось у него.
— Кто?
— Командир санитарного взвода, — и я назвал гвардейский танковый корпус, которому мы были приданы.
— Это ваши? — кивнул он в сторону нашей землянки. Впервые в его глазах появилась озабоченность.
— Наши, — сказал я, не сводя с него насмешливого взгляда.
— Вы собираетесь их забрать?
— Да нет, совсем наоборот!
— Что наоборот?
— Оставить их в вашем подчинении. — Последние слова я произнес так, как будто вручал ему по меньшей мере командование над всем нашим корпусом.
И вдруг старший лейтенант улыбнулся своими некрасивыми вывернутыми губами, тихо и задушевно спросил:
— Спирт пьешь?
— Пью, — ответил я, хотя никогда еще не пил ни спирта, ни водки. Даже красное вино я попробовал всего один раз — перед отправкой на фронт.