— Я его за полтора года всего раз или два возил. Нетерпеливый человек.
Я рад, что капитан всем нравился. На мое доброе отношение к нему не повлияло даже то, что он довольно круто распорядился моей судьбой. В конце концов, война есть война. Себя он тоже не жалеет…
— Товарищ лейтенант!
Ко мне было обращено крупное красивое лицо Орла, но его глаза смотрели буднично, без малейшего интереса ко мне.
— Захватите для первого отделения? — и он показал на лежавшие на траве кучки одежды.
— Можно, — сказал я. — Только много чего-то здесь…
— Да нет, — возразил он. — То кажется вам. Просто переворошили…
— А это? — кивнул я на комплекты обмундирования, сложенные поодаль.
Орел удивленно посмотрел на меня. Кровь кинулась мне в лицо. Господи, как я мог забыть о погибших!
Да, это была военная форма, предназначенная для Панько, Зубка и Дураченко. Форма, которую им так и не пришлось надеть…
С колотившимся сердцем я подошел к ней.
И вдруг она странным образом стала оживать. Точно ее недавно скинули с себя погибшие санитары. Я даже узнавал: вот эта — побольше — принадлежала Дураченко, а эта — с ботинками тридцать восьмого или тридцать девятого размера — низкорослому Зубку. Да и третья форма, сваленная в беспорядке в стороне, имела какое-то сходство с Панько — таким легкомысленным и несобранным. Я смотрел на одежду и никак не мог освободиться от сковавшего меня наваждения, хотя понимал, как это получилось: просто из разворошенного санитарами обмундирования ушло неживое складское единообразие, и ничего больше.
Я с трудом отогнал эту привязчивую картину.
Обернулся и увидел Лундстрема. Придерживая на носу треснувшие очки, он вылезал из землянки. За ним показался нагруженный вещами Саенков. С его плеча свисало все наше имущество: два вещмешка, два автомата с дисками, санитарная сумка…
Я шагнул к нему, чтобы забрать свое.
В этот момент снизу донеслось до меня:
— Гей, кому на той берег?
— Кому кричат? — спросил я.
Лундстрем смущенно сказал:
— Я просил предупредить нас, когда пойдет паром.
Вот так-то! Всего три дня назад я мечтал поскорее избавиться от опекавшего меня капитана Борисова, а сейчас мой преемник ждет не дождется отъезда некоего лейтенанта Задорина. Но я его ни капельки не осуждал — дело житейское…
— Ну что, будем прощаться? — проговорил я.
— Хлопцы, бросьте наряжаться! — крикнул санитарам Орел. — Товарищ лейтенант и товарищ старшина уезжают!
Сам отделенный успел натянуть на себя лишь новенькую, еще в складках гимнастерку и брюки. Босиком перешагнул через стоявшие на земле огромные ботинки.
Подошел ко мне и неожиданно обнял. Больно провел колючей щекой по моему лицу.
— Дай вам бог удачи! — сказал он, вздохнув.
Его место занял Задонский.
— Може, доведеться, товарищу лейтенанте, побуваты колысь у наших краях, заходьте до нас у гости. Ох и попьемо горилкы! — мечтательно произнес он.
Я притянул его к себе, чмокнул в висячий пшеничный ус.
Следующий — Козулин.
— Простите, товариш лейтенат, если я что не так. Я еще в первую мировую был вчистую освобожден, — сказал он мне. Его глаза — большие и неподвижные — смотрели на меня своим обычным невидящим взглядом. Я думал, что мы ограничимся рукопожатием, а он вдруг поцеловал меня прямо в губы.
Терпеливо дожидался своей очереди Витя Бут.
Стоило ему заменить старую пилотку новенькой, со звездочкой, а на плечи накинуть солдатскую шинель с погонами, как он стал похож на остальных бойцов.
Я шагнул к нему, подал руку.
— Ну, Витенька, духом не падать!
Сказал и сам удивился: почему он должен падать духом, если я перевожусь в другую часть? Так ли я ему необходим? А может быть, я успокаивал самого себя?
Он же ответил, как мне показалось, благодарной улыбкой…
Последним был Лундстрем. Я нисколько не сомневался, что через два-три дня мы бы стали большими друзьями и наше расставание было бы куда теплее. Но в настоящее время мы с ним прежде всего высокие договаривающиеся стороны. Я сдал взвод, он принял. Правда, в отличие от меня, он весь в заботах. Сейчас он не знал, что делать с лишними комплектами обмундирования. То ли сдать их на склад, то ли оставить у себя — а вдруг вернется заболевший Зюбин и появятся новые гражданские санитары? И все-таки он на минутку отвлекся от своих мыслей и взволнованно пожелал мне остаться живым и невредимым. Я пожелал ему того же…
— Через три минуты отходим! — напомнил голос с берега.