Выскочил я из кабинета с пустыми руками и обалдевший от радости. А на душе всё же тревожно: пришёл-то просто зарегистрировать умеренные намерения, а ухожу с почти готовыми монографией и диссертацией, да ещё и с толкачём Бульдозером в паре. Ого-го! Спешу по длинным коридорам в свою академийку с чахлым прокуренным коридорчиком, спешу, чтобы не растерять по дороге неумеренной радости и поделиться с Машей. Да где там! То и дело тормозят знакомцы с незнакомыми скорбно-тревожными лицами, напуганные самоплодящимися коридорными слухами о скорой гильотинной реструктуризации, внимательно всматриваются в глаза, пытаясь разгадать, что я знаю, чем ещё испугаю, как переживаю грядущий раздрай, и почему необычно весёлый. Не иначе, как что-то разузнал, а сказать самым лучшим друзьям не хочу. Так вот и откусывают по кусочку от переполняющей радости, и нести скоро нечего будет. Надо было спросить у Данилы, что да почём, да не вспомнил, он-то наверняка знает, как нас раздолбают, но зачем? Я и без него не сомневаюсь, что наш маленький поезд идёт в тупик, а машинист уже встал на подножку и выставил ногу, чтобы соскочить вовремя. А ребята? А команда? Я даже остановился, обронив большую часть радости, но тут же успокоился: пока стою на подножке, пока делаются монография и диссертация, поезд успеет добраться до тупика без потерь, там и вытянем общий жребий. Обрадовавшись новой перспективе, пру дальше, а навстречу ещё одна радость – она, большая и красивая, и тоже радуется, аж светится, будто и не было недавних тёмных разговоров.
- Ба-а, кого я вижу! – красивые губы растянулись дальше некуда. – Не передумали?
- Не-а, - задорно хохотнул, ещё больше радуя хорошего человека. – Не хочу, чтобы вы обо мне плохо думали. – Она так и залилась, стоим и радуемся, двое ненормальных во всей Академии.
- И правильно делаете, - похвалила, - а то бы я на самом деле стала о вас плохо думать, - и пошла дальше, прямая и гордая… и сзади очень даже ничего. Окликнуть? А зачем? Мы – на разных поездах.
В институте меня встретил маскарад: все мужики работали в новенькой футбольной форме, голубея футболками с белыми воротничками и крупной надписью «Рибок», синея трусами с белой узкой полоской по низу и темнея кроссовками с белой крупно рифлёной подошвой. Особенно импозантно выглядел Макс. Поскольку трусы сползали с выпяченного живота, ему приделали из бинтов помочи, и он стал выглядеть как французский колониальный полицейский. Не хватало только пробкового шлема. Не успел я как следует насладиться зрелищем, Старче скомандовал:
- И никаких… - и все рявкнули:
- ХУ!
У меня даже слёзы на глазах выступили от умиления, а я ещё, идиот, вздумал соскакивать с поезда. От таких разве соскочишь! Машу рукой, не в силах выговорить ни слова от слабости, и ухожу к себе, а там на столе и моя выглаженная и аккуратно разложенная форма. Быстренько переодеваюсь и выхожу к команде, сияя синью с оттенками. Собрались вокруг, и Старче спрашивает нетерпеливо, разрушая спорт-идиллию:
- Ну, что там слышно новенького?
- Да ничего особенного, - отвечаю равнодушно. – Никто толком ничего не знает, - и успокаиваю: - Нам-то, чернорабочим науки, чего вибрировать? Без каторги не оставят! Разве вы не знаете, как происходят эти пресловутые реорганизации? Уже проходили! Сменят вывески, сделают из нас какое-нибудь АО, НПО или Лабораторию, и делу конец. Ни холодно, ни жарко, лишь бы зарплату не урезали, - и чуть сбавляю тон: - Чтобы нас разворошить, академикам придётся у себя пошурудить, а кто из них на это согласится? – И совсем спокойно: - Вот увидите: поговорят, поговорят да и спустят всё на длинных тормозах, - и резко меняю неинтересную тему: - Давайте-ка лучше по случаю оформления оформимся, - и командую: - Маша, готовь свежий чай, Царевич, дуй за пирожками и одним пирожным. Получит тот, кто придумает лучшую эмблему клуба на майки, - даю, не считая, деньги посыльному. – А вечером я иду на стадион, хватит терпеть. Не могу без вечерних тренировок ни есть, ни спать – всё тело разламывает.
- Я – тоже, - присоединился Василий. И тут посыпалось со всех сторон:
- И я, и я, а я что – лысый? – Так и закончились наши не догулянные спорт-отгулы.
Первым открыл эмблемный диспут, аккуратно жуя масляный пирожок с потрохами, Доу-Джонс:
- Можно, - предлагает, - сделать простую надпись «Викеша» через всю грудь английскими буквами.
- Почему английскими? – поперхнулся от негодования и непрожёванного яства славянофил Старче.
- А потому, - объяснил англофил, проглотив сначала кусок, - что там уже есть надпись на английском «Рибок».
- Ну, и будут читать твои янки, когда мы поедем к ним за бугор, «Деблюкеша», - неосторожно засмеялся, закашлявшись от торчавшего в зубах пирожка, смешливый Федя.
- Вот язык! – возмутился Вахтанг между двумя жадными укусами. – У нас как написано, так и читается, три буквы – и всем понятное слово, а у них? Одно пишут, другое читают. Я против английской надписи через русскую грудь, - и гордо выпятил грузинскую шерсть.
- Между прочим, с Рибока можно потребовать комиссионные за рекламу фирмы, - деловито заметил финансовый гений Григорий, захватывая по пирожку в обе руки.
- Точно! – поддержал идею Витёк, вечно страдающий безденежьем. – Займись, Бен, это по твоей части.
- Можно, - согласился предприниматель, - но нужен начальный юридический капитал, - тонко намекнул на толстые обстоятельства, и выгодное дельце пришлось отставить.
- А что, если дать только одну большую английскую букву «В»? – зарделся от собственной смелости Царевич и отдёрнул руку, протянутую за очередным пирожком.
- Нет, - возразил вечно голодный Витёк, которому непрожёванные пирожки не мешали говорить, - лучше: даблю, даблю, даблю, точка, Викеша, точка, ру.
- Мамма-мия! – попенял каптенармусихе Циркуль, которому хватило при его вытянутости одного короткого пирожка. – Не могла выбрать не с Рибоком, а с Викешей?
- А давайте напишем нашу лозунг-клятву, - заорал осенённый Фигаро. – Малыми буквами: «и никаких», а ниже крупно – «ХУ»!
- Ну, и как тебя, думаешь, будут обзывать фанаты с трибун? – ехидно поинтересовался Старче, вытирая руки о Беновскую футболку. Тот отшатнулся на Царевича, выбил из его рук пирожок и выронил свой, поднял, аккуратно вытер клочком бумаги и принялся быстро жевать один за другим.
- Причём здесь подписи, - встрял в деловое обсуждение злой от диеты наш главный выдумщик Макс, - когда нужна эмблема? – и предложил: - Даём волнистый контур мяча, внутри букву «В» на любом языке, можно вторую в переводе первой, а из-под мяча две скрещенные ноги в гетрах и бутсах.
- Обеими руками – «за»! – поддержал сообразительный Гришка. – Знак футбольной смерти, как на столбах с высоким напряжением. Может, вместо мяча изобразим контур черепа Викентия Алексеевича?
Тогда и я высказался, настаивая на крупной букве «С» с намёком на любимый «Спартак» и маленькую «т» внутри без всякого намёка, а как сокращённое «Сантехника». Но такую прозаическую эмблему отвергли хором, даже не обсуждая. В общем, спорили до хрипоты, пока не прикончили все пирожки, и тогда решили единодушно: обойдёмся без эмблемы. Как в науке: прения до парения, а в результате – мыльный пузырь. Кто сказал, что в спорах рождается истина? Истину откроет только время, а оно – и долгое, и короткое.
Когда обжоры, наконец-то, разошлись по домам, чтобы переварить дармовые пирожки и подготовиться к незапланированной тренировке, и мы с Машей остались одни, я рассказал ей всё без утайки, кроме последней радости. Она, внимательно выслушав и обдумав информацию, одобрила наше с Бульдозером соглашение, а я вдруг ни с того, ни с сего увидел в ней обыкновенную женщину, причём довольно привлекательную, и не только сзади. Увидел и страшно смутился и почему-то заторопился домой, бесстыдно оставив её дежурить в опустевшем институте.