<1932>
Милостивые государи и многоуважаемые товарищи!
Мне принадлежит вступительное слово, т.е. общий очерк личности чествуемого лица. Следует признаться, что я присту паю к нему не без волнения.
За Иваном Михайловичем и у нас и за границей признано название «отца физиологии». И такая оценка его совершенно точна. Это верно: он начал русскую физиологию, будучи знаком с нею и практически, т.е. работал по физиологии. Он первый создал физиологическую лабораторию, сам в ней всю жизнь ра ботал и создал целый ряд школ: здесь, в Петербурге, — две, в Одессе и в Москве.
Как он начал свои работы по физиологии? Вы понимаете, что начинать и продолжать — две разные вещи. Это, я бы сказал, если бы, например, написать отличную копию. Понятно, что дл инициативы требуются исключительные способности. У него они и были. Он обладал чрезвычайно сильным и трезвым умом, об ращенным в действительность, ориентировавшимся и утвердив шимся в действительности, а не блуждающим в разных словес ных комбинациях. Этот ум замечателен уже и тем, что, когда он из России, где не было никакой физиологии, явился как бы уче ником за границу, он, однако, работал над своей темой. И все важнейшие его работы целиком из его головы. Значит, за гра ницей он пользовался только лабораторной обстановкой и мето дами (а методы каждый сам выдумывает).
Таким образом, в лице Ивана Михайловича мы имеем выда ющегося физиолога. О работе его и его учеников будут сделаны специальные доклады. А я со своей стороны должен сказать, мало того, что он был выдающийся физиолог, он имел, помое му, право на помещение его в «маленький» разряд творцов физиологов, законодателей науки, от которых вышли идеи, те идеи, которые определили работу длинного ряда поколений сле дующих за ним работников науки.
Я в этом случае имею в виду его «Рефлексы головного мозга». Несомненно, это была первая серьезная, настоящая научна попытка явления нашего субъективного мира анализировать физиологически. Конечно, то, что было в середине прошлого столетия и что вышло от тогдашнего материализма — Бюхнера, Молешотта и т.д. (что из мозга проистекает мысль так же, как и желчь), — это в счет научный идти не могло. Иван Михайло вич, действительно, в «Рефлексах головного мозга» сделал глав нейшую попытку анализировать это физиологическое явление. И в этом отношении, конечно, его работа представляется совер шенно из ряда вон. Я еще недавно перечитал «Рефлексы голов ного мозга» и должен был признать, что они имеют совершенно такой же интерес и сейчас, как, может быть, имели в свое врем и недостаточно, может быть, были поняты. Собственно все, что можно было в это время извлечь для физиолога (а тогда было очень немного экспериментального материла для этого), он за хватил и это сделал. Но когда наблюдаешь тот материал, видишь, что он сам совершенно исключительный. Я поражен той массой наблюдений, которые он собрал для подтверждения своей мысли. Так что это вещь совершенно исключительна и дает ему пра во наименования «творца науки».
В связи с этими «Рефлексами» я остановлюсь на одной под робности, очень характерной для Ивана Михайловича. Когда говорил в своем предисловии к «Двадцатилетним опытам» об истории учения о физиологии Гельмгольца, я должен был вклю чить [И. М. Сеченова] и дать некоторое объяснение (или хотел дать) тех условий, при которых произошел этот гениальный взмах сеченовской мысли. И я сказал, что, вероятно, импульсы к этому были усилены возбуждениями, которые он сам пережи вал.
А кроме того, я помянул [в этом предисловии] некоторым образом и об аффекте. Затем я навел справки. Оказалось, эти мои слова имеют полное основание. Действительно, аффект имел значение… Под влиянием любви к одной гуманной девушке он переменил науку истреблять людей на науку сохранять людей. Он ведь начал военным и должен был уйти. Под этим влиянием он поступил в Военную медицинскую академию, а там, по свойству своей головы, он перешел к теоретической науке — к физио логии.