— Не следовало делать что?
— Когда вы дали мне ту фигурку, я подумала… Вы же знаете, вы очень подходите мне по годам. Вот я и захотела вас для себя.
Стивен начинал понимать, что перед ним не ребенок, который устраивает неприятности из чистой прихоти, но существо, чьи чувства он ранил. В том, что говорила Лизетта, присутствовала определенная правда.
— Я сожалею, что так вышло с фигуркой, — сказал он. — Вы сидели рядом со мной. Будь на том месте Грегуар, я подарил бы ее ему. У меня не было никакой задней мысли. Собственно, чуть позже я вырезал еще одну для вашего брата.
— Выходит, она совсем ничего не значила?
— Боюсь, что нет.
Лизетта накрыла ладонями его руку:
— Я не ребенок, Стивен, хоть все и относятся ко мне как к ребенку. Я женщина — по крайней мере почти. И тело мое — тело женщины, а не ребенка.
Стивен кивнул. Он думал, что, сохраняя спокойствие, сможет утихомирить ее.
— Я понимаю. Вам приходится трудно, особенно без матери.
— Что вы можете знать о моей матери?
— Не сердитесь, Лизетта. Я тоже рос без матери и без отца. Я знаю, каково это, я понимаю вас.
— Хорошо. Может быть. Но я говорила всерьез. Я хочу, чтобы вы делали все это со мной.
— Я не могу, Лизетта. Вы должны понимать это. Не ставьте меня в ложное положение. И себя тоже.
— Я что, недостаточно хорошенькая? Не такая, как она?
Стивен окинул ее взглядом. Разрумянившаяся от вина и смущения, она была привлекательна. Глубоко сидящие карие глаза с густыми ресницами, жесткие волосы, тонкая талия…
— Вы очень хороши собой.
— Тогда притроньтесь ко мне, потрогайте, как трогаете ее.
Она уже сжимала его руку обеими ладонями. Стивен сообразил наконец, как сильно подействовало на нее вино, — когда Лизетта смотрела ему в глаза, она явно не могла сфокусировать взгляда.
Взяв его ладонь, она провела ею между своими грудями, и Стивен вопреки своей воле ощутил нечаянный всплеск желания.
— Это очень глупо, Лизетта, — сказал он. — Ваших родителей отделяет от нас всего лишь излучина реки. Я не могу позволить вам дразнить меня или унижаться передо мной. Я могу, коли желаете, поцеловать вас, но очень быстро, — если вы пообещаете уйти и никогда больше не говорить об этом ни слова.
Она ответила:
— Нет.
— Что означает ваше «нет»?
— Оно означает, что вам придется потрогать меня.
Лизетта снова схватила его ладонь, потерла ею свои груди, затем опустила к талии. В происходившем присутствовала некая порочность, начинавшая возбуждать Стивена, и когда Лизетта, приподняв юбку, поместила его ладонь себе на бедро, он не отнял ее сразу. А затем девушка направила ее под свои панталончики, и он нащупал шелковистые волосы и влажную расщелинку плоти.
Стивен отдернул руку, потому что его так и подмывало оставить ее там, а он знал, что, сделав это, положит начало чему-то более страшному и безнадежному, чем то, что уже произошло.
От прикосновения его Лизетта замерла — похоже, оно и протрезвило, и перепугало ее. Она начала отступать от Стивена, однако тот удержал ее за запястье.
И сказал, твердо глядя девушке в глаза:
— Теперь вы поняли. Никогда не затевайте такой игры. И никогда, никогда не говорите ни слова из тех, что вы произнесли здесь, — ни отцу вашему, никому.
Лизетта кивнула:
— Не скажу. Обещаю. Я лучше пойду. Мне хочется домой.
Про английский чай в Тьепвале она забыла.
9
Всю следующую неделю Изабель и Стивен вели на бульваре дю Канж странное существование, совершая в рамках нормального поведения повседневные ритуалы, хотя мысли их витали далеко отсюда. Каждый из них с восхищением, но и с некоторой тревогой замечал, как легко дается другому притворство.
Стивен обнаружил, что их торопливые тайные соития действуют на него тем сильнее, чем яснее обозначается в них присутствие страха. Они предавались любви где только могли: в красной комнате, в опустевших ненадолго гостиных, на муравчатом берегу пруда на границе парка. Времени у них всякий раз было мало, приходилось спешить, и это отменяло любые запреты.
Остановиться и подумать Стивен не успевал. Под влиянием страсти он утратил рассудительность. Им владело одно желание и одна мысль: пусть это продолжается. И это властное требование делало его поведение на людях лишь более спокойным.
Изабель поражалась мощи внезапно проснувшейся в ней жизни тела, а опасные, торопливые встречи со Стивеном возбуждали ее не меньше, чем его. Однако ей не хватало той доверительности, с какой они вели разговор при первом свидании в красной комнате; разговор этот казался ей проявлением того же тонкого искусства близости, что и любое из открытых ими прикосновений.