Подобно живым картинам на благотворительном балу, в ней ожили надписи, выгравированные на стальных табличках в ее классной комнате: «Сидни при Зютфене», «Вулф при Квебеке», «Нельсон при Трафальгаре». (Только Веллингтон не удостоился места на этом празднестве: на него наехал Блюхер, оттолкнув, вылез вперед с типичной прусской наглостью, чтоб урвать от плодов победы, завоеванной не им!) И к этому гордому списку имен (мешавшихся в сознании леди Сил с сонмом тех воплощений богатства и респектабельности, что представлены на Сквадрон-Лоун в Коусе и толкутся со своими первостепенной важности замыслами по всем приемным, холлам и бильярдным) присоединилось в это утро новое имя – лица, дотоле здесь вряд ли уместного, – Бэзила Сила.
Ущерб, нанесенный ей последней войной, был невелик, можно сказать, никакого ущерба она не потерпела, если не считать потерями солидные иностранные вложения и репутацию ее брата Эдварда как стратега. Но вот теперь ей есть что принести на алтарь отечества – сына. У Тони слабое сердце и замечательная карьера, Фредди ей не кровный родственник, и склад характера у него не героический. А вот Бэзил, ее непутевый, так некрасиво, так грубо заставлявший мать разочаровываться, Бэзил, кого непостижная склонность к дурному обществу так часто за последние десять лет приводила к досадным ссорам и потасовкам, чья веселая жизнь так не соответствовала тому, что понимал под веселой жизнью его дядя Эдвард; Бэзил, похитивший ее изумруды и сделавший миссис Лайн столь печально знаменитой, Бэзил с его особенностями характера, поглощенными теперь зрелым английским мужеством, наконец-то вспомнил о наследии предков! Надо будет попросить Джо, чтобы подобрал ему полк поприличнее. Наконец, все еще погруженная в размышления, она услышала сигнал отбоя.
Сэр Джозеф Мейнверинг завтракал в тот день с леди Сил согласно договоренности, достигнутой заранее на предыдущей неделе, когда ни он, ни она не знали, что выбранный ими день войдет в календари всего мира и останется там до скончания времен. Прибыл он к назначенному часу, прибыл точно, как всегда, как в каждую их встречу, которых за долгие годы их дружбы было не сосчитать.
Сэр Джозеф не слыл усердным богомольцем и церковь посещал, лишь когда гостил в каком-нибудь из тех редкостных и в высшей степени достойных домов, где подобная практика еще существовала. Однако в это воскресенье он испытывал состояние, которое без преувеличения можно было бы характеризовать как родственное трепетному религиозному экстазу. Назвать это очищением не подымется рука, но, безусловно, события этого утра несли в себе нечто очистительное, и во всей повадке сэра Джозефа и поступи его заметна была необычная живость, словно, хлебнув винца на дружеской пирушке, он ощутил себя лет на десять моложе.
Леди Сил питала глубокую личную привязанность к старому дуралею – чувство, подобное которому не вызывал никто другой из многочисленных ее друзей. Она во всем полагалась на него с доверчивостью непостижимой, хотя и весьма распространенной.
– Будем только мы вдвоем, Джо, – предупредила она, обменявшись с ним приветствиями. – Гранчестеры обещали быть, но ему пришлось поспешить на аудиенцию к королю.
– Так это же просто прекрасно! Да, полагаю, все мы сейчас вновь окажемся страшно заняты. Правда, не знаю пока, чем именно стану заниматься, но это прояснится завтра утром, когда я побываю на Даунинг-стрит. Рискну предположить, что меня назначат кем-то вроде консультанта при Военном министерстве. Приятно вновь чувствовать себя в центре событий, будто перенесся на десять лет вспять. Волнующее время, Синтия… Волнующее время!
– Это одна из причин, по которой я хотела повидаться с Эммой Гранчестер. Придется организовать множество комитетов. В прошлую войну мы занимались бельгийскими беженцами, на этот раз, думаю, это будут польские. Жаль только, что это народ, языка которого мы не знаем.