Вспомнился вдруг серый коридор, пыльное окно с видом на гудящий проспект, и бородатый Серёга из «картографии». Перекур. Разговор зашёл о мантрах, и тут Серёгу словно переклинило. Начал мне вкручивать, будто за этими именами индийских богов стоят демоны. Я ему втолковываю, что мантра – лишь способ очищения ума. Мантрой могут быть имена и древнеегипетских богов, да и вообще любые слова или фразы, слоги, и просто звуки – вся фишка в том, чтобы через их повторение вытеснить лишние мысли из головы. А он мне в ответ: мол, просто слогов или звуков не бывает. Всякий звук или слово при повторении в бессознательную пустоту может оказаться призывом. И неизвестно ещё, кто отзовётся из пустоты и какое чудовище может пробудить этот зов.
Забавный Серёга. Я ведь и сам когда-то был таким… Потом уже как-то всё устоялось. Помню, смешными казались эти речи в прокуренном коридоре. А теперь вот что-то серьёзное шевельнулось внутри. После всего, что я пережил сегодня, мне уже ничего не кажется невероятным.
Если я проверял другое, почему бы не проверить и это?
Я ещё раз внимательно огляделся – никого. Тихо.
Крадучись пересёк поляну. С каждым шагом сердце всё больше распаляется тревогой. Замер перед кустами. Закусил губу. Снова глянул по сторонам. Никого. Узкие листья передо мной неподвижны, как и синие шарики на тонких стебельках: А дальше – тень, темнота. Набираю в грудь побольше воздуха:
– Эй! Кто там?!
Тишина. Только комары вокруг гудят, да листва шелестит вверху. Во рту пересохло. Вдох-выдох. Ещё раз, в тень, громче:
– Выходи давай! Живо!
Опять тишина.
И тут в тени что-то зашевелилось. Послышался звук застёгиваемой молнии, недовольное кряхтение, и кусты стали раздвигаться. Я в ужасе отпрянул. Дыхание перехватило. Руки упали и безвольно повисли как плётки.
Из листвы вылезла голова седого, гладко стриженого старика в старомодных очках, а секундой позже на поляну вышел он весь, в ярко-синей куртке и потёртых брюках.
– У Вас своеобразное чувство юмора, Виктор, если Вы находите это забавным, – сухо обронил он. – неужто Вам целого леса мало?
Вздёрнув подбородок, он повернулся и заковылял в другую сторону.
– Кто Вы? – невольно вырвалось из меня.
Звук моего дрожащего голоса был столь слаб, что я и сам едва уловил его, но старик расслышал. Остановился. Обернулся, и снисходительно скривил губы:
– Мы все – лишь символы того, что есть на самом деле.
– Что?
– Я – гидрогеолог этой экспедиции, Виктор. Доктор С.Т. Гор. Мы знакомились ещё в Городе две недели назад. Уж меня-то Вы могли бы запомнить.
Повисла пауза. Старик упёрся в меня пристальным взглядом:
– У Вас ведь амнезия, не так ли?
Словно ледяные пальцы сдавили мне сердце. Не отводя взгляда, я заставил онемевшие губы выговорить:
– С чего Вы взяли?
– Вы спрашивали с утра, что здесь делает Шу. В полдень на вернувшегося к костру Тоэриса посмотрели как на призрак из преисподней. Теперь вот не узнали мою скромную персону… – старик надменно поджал губы, продолжая холодно разглядывать меня словно насекомое через микроскоп. – Что Вы помните, Виктор? Когда это случилось?
Злость закипела во мне. Но я сдержался. Не покраснел, не побледнел:
– Я тронут Вашим беспокойством, но оно не по адресу. Я в полном порядке.
– Правда? А не подскажете тогда, о чём я Вам говорил в первый вечер на катере?
Та-ак, следить за лицом! Приподнять левую бровь, губы вытянуть в улыбке:
– Это допрос?
– Конечно, нет, – доктор сухо усмехнулся. – Прошу прощения за бестактность. С Вашего разрешения, вернусь к коллегам.
– Пожалуйста.
Я отвернулся и посмотрел на кусты, из которых только что вылез очередной член моей экспедиции. Шаги старика стихли в том направлении, откуда доносился приглушённый хохот Птахина. Ужас и злоба одновременно терзали меня. Теперь я завишу от того, решит ли эта высокомерная развалина разболтать остальным, или нет. Откуда же он взялся? Почему именно здесь? Говорит так, словно я их позабыл, а на самом деле они все тут с самого начала. Но уж слишком невероятно совпадение!
А что, если Серёга прав? Сумасбродно, но… Будь что будет, лишь бы разобраться. Лишь бы знать наверняка!
Я снова склонился, едва не касаясь листьев щекою, и негромко, но чётко позвал:
– Эй, там! Выходи!
– Может, хватит на сегодня призывов в пустоту? – спросил кто-то сзади.
Я дёрнулся. На другом краю поляны стоял доктор Гор и внимательно смотрел на меня.
– Не бойтесь, я никому не скажу, – не дожидаясь ответа, он шагнул в заросли…
Этой ночью я никак не мог заснуть. От супа из рыбных консервов, приготовленного Шу, тошнило. От винного перегара, стоявшего в нашей палатке, было нестерпимо душно. В другое время я бы, конечно, вылез на свежий воздух, но в настоящем моём положении никак нельзя выделяться. Именно поэтому я вместе со всеми сидел в темноте у костра и через силу пел песни, именно поэтому проглотил стряпню Шу, именно поэтому пил вместе со всеми набившее оскомину вино, надеясь, что опьянение принесёт хотя бы временный покой от мыслей. Тщетно. Лишь голова тяжелела, словно наливаясь свинцом, да казалось, что темнота вокруг костра, поглотив моих спутников и оставив одни голоса, становится всё чернее.
Ум и чувства пребывали в таком напряжении, что алкоголь почти не пьянил. А других развезло порядочно: язык Птахина, распевавшего всё более похабные песни, совсем заплёлся и пение перешло в мычание. Шу объелся супом и постоянно икал. Тоэрис плакался мне, что он никто, и что какая-то Ида не отвечает ему взаимностью. Отличился даже доктор Гор – пытаясь встать, спесивый старик, отяжеленный выпитым, завалился на спину, и никак не мог подняться; время от времени он звал кого-нибудь на помощь, но ответом были лишь взрывы хохота с нашей стороны.
В общем, для научной экспедиции пьянка случилась невообразимая. Прежде бы я нипочём не допустил подобного безобразия. Но теперь привлекать к себе внимания не мог. Самым мерзким оказалась необходимость подстраиваться под всеобщее безумие: я был вынужден икать как Шу, мычать вместе с Птахиным, отвечать заплетающимся языком на рыдания Тоэриса и ржать над жалким Гором.
Тьма и тусклые отсветы пламени на искажённых лицах, хохот и алые угли под мятущимися языками огня – всё навевало стойкие ассоциации с христианским адом. Наконец, дрова кончились, костёр погас и мы наощупь расползлись по двум палаткам. Я оказался вместе с Птахиным и Тоэрисом. Птахин захрапел почти сразу, а из угла Тоэриса ещё долго доносились всхлипыванья и приглушённые проклятия. Я надеялся, что смогу успокоиться, оставшись наедине с мыслями, но этого не произошло. Духота, мерзкий перегар, храп Птахина, колючий спальник, вкус рыбных консервов – бесило решительно всё.
Я изо всех сил пытался вспомнить хоть что-то об этих людях. Но память, напротив, словно крошилась под волевым напором: я уже не мог точно сказать, плыли ли мы изначально вместе с Шу, а потом появился Птахин, или было наоборот.
Наконец, уже под утро, я всё-таки забылся неспокойным сном. Странные образы виделись мне. Росток, распустивший над влажным чернозёмом первые зелёные листочки. И красочные, цветастые сорняки, один за другим вылезающие со всех сторон. Они росли неестественно быстро, и их непроглядная тень накрыла маленький всход…
Разбудил меня бархатистый, насмешливый женский голос:
– Кажется, джентльмены не собираются сегодня вставать…