Она мне заулыбалась, и я не знал, как реагировать.
— Не узнал?
— Не узнал.
— Я — Света. Мы в одном доме жили.
— Ах, Света… — прежняя беленькая девочка проглядывала трудно.
— Как отец? — про него я вспомнил первым делом.
— Он умер, от сердечного приступа, — сказала она, все также улыбаясь.
— Да? — я растерялся.
— У него два инфаркта было.
— Очень жаль. Как ты? Замуж, наверное, вышла. Дети, семья, — я поспешил оттолкнуть образ слесаря, так поступаешь всегда, не зная, что делать с неожиданной вестью.
— У меня сын уже школу заканчивает. Будет, как папа.
— Твой папа?
— Он весь в него, — лицо Светки еще больше разъехалось, поширело.
Светка гордилась сыном. Конечно, если он такой, как — папа.
НАБОР
Набор был небольшой. Как шесть спичечных коробков составленных в два ряда, и толщиной приметно с коробок.
Ну, или с палец.
У него была крышка, сделанная, наверное, из спрессованных красных блесток. Цвет у крышки был пурпурно-красный и переливчатый, как это любят китайцы.
Это был китайский набор. Его привезли из Китая, а прежде в Китае сделали: заварили каких-то красок, смешали с чем-то, похожим на вазелин — так и получилась субстанция, разных цветов. Там, внутри коробочки, были цвета и светло-зеленые, и синие, и почти белые, и фиолетовые. Буйства красок я не помню — помню только вазелиновый жирный блеск.
Набор был первым, который она купила. Первым — таким. Кроме разноцветных квадратиков там была кисточка (или даже две, если считать, что волосинки были собраны в пучки с обеих сторон этой тонкой, чуть больше спички, палочки).
Она купила набор — в «комиссионке». Еще одно слово, которого больше нет, а им она называла место, которого тоже уже нет, который Ленка, дочь, старшая из двоих ее детей, называла «комок» — то есть «коммерческий магазин», то есть дело было в те времена, когда советское имущество еще только начинали раздирать на части, но до этого не было дела ни ей, ни ее дочери, веселой веснушчатой Ленке, которая училась в последнем классе школы, мечтала танцевать, всю жизнь напролет, не зная еще, что поступит она в медучилище, а после него будет работать в больнице, а далее пойдет в госпиталь — в армию — будет там служить, и будет делать это хорошо, чего не скажешь про ее младшего братца, который в армию не пошел, но на момент истории с набором о временах столь отдаленных не думал вовсе.
Они его не интересовали.
В детстве мир меньше в реальном смысле, но больше в метафизическом. Ты знаешь, что время еще есть и чувствуешь огромное пространство вокруг, а еще странную сдавленность. Скоро — думаешь какой-то отдаленной тонкой мыслью — «оковы тяжкие падут, темницы рухнут и сво-бо-да».
А у нее был набор, а на набор засматривалась Ленка. Она тоже хотела, как мать, вставать по утрам и после душа, без юбки, в одних колготках, но уже в отглаженной светлой блузке, садиться за кухонный стол, раскрывать красную переливчатую коробочку и, заглядывая в крохотное зеркальце на внутренней стороне крышки, малевать над глазами сложные узоры.
Она любила синевато-бежевые.
Раскрасив веки и немного под глазами, она закрывала набор, заталкивала коробочку в картонную упаковку, уже обтрепавшуюся по углам и краям, относила в свою спальню, а там клала в верхний ящик письменного стола, за которым много лет спустя будет сидеть и делать уроки сын Ленки, Лева, прищуренный веснушчатый мальчик-отличник.
Она уходила на работу — «быть инженером». Остальные в школу — «получать образование». Ленке в школе не нравилось, она любила танцевать, а не учиться (и зачем она послушалась мать? почему пошла в медучилище, а не в «культурку»? ну, и что с того, что «денег не будет»? у нее и сейчас их очень немного, хотя она в армии и на хорошем счету).
Ленка была тоненькая, веснушчатая с каштановыми волосами и походкой несколько великоватой для своего роста. Она на пару сантиметров выше своей матери, а мать — метр пятьдесят пять. Они маленькие, обе. И потому обе приговорены к каблукам. Только Ленка долго не умела на них ходить, шагала слишком широко и норовила наступить на пятку, из-за чего получались не «цыпочки», а «бум-бум-бум».
— Ты как сваи забиваешь, — говорила ей мать, не уча ничему, а только констатируя факты.
Набор Ленку интересовал. Также ее могли бы интересовать и материны каблуки. Только у матери был тридцать пятый, а у нее тридцать седьмой, так что высоченные шпильки, на которых ходила мать, дочери не годились.