– Не, я не люблю страшненьких, – мотнул головой Глеб.
Его, наконец, начало отпускать напряжение, и алкоголь приятно туманил мозг. Теперь слова пацанов уже не казались ему диким абсурдом.
– Тебе, Глебыч, никто и не предлагает её любить. Замути, поезди по ушам, а потом пошлёшь её.
– Вот это реальный вариант, Глеб, – поддержал Тёма Тошин. – С Фурцевой было бы, конечно, чересчур, а вот с дочкой её – вообще нормальный выход.
– Да не факт, – подал голос Кирилл. – Если бы я свою мать попросил какую-нибудь тёлочку взять на работу, она бы хрен её взяла.
– Причём тут твоя мать? – перебил его Тошин. – Ты, Кирюха, не лезь, если не знаешь. Это у вас с матерью грызня, а у этих всё нормально. Оно видно было. Фурцева так с ней разговаривала... тю-тю-тю, будь осторожна, доча, покушай...
– Попробовать стоит, – изрёк Иванов. – А там посмотришь. Если дело тухлое – пошлёшь её сразу. А если мамка дочу балует – так вперёд и с песней.
9
Перебрали они вчера прилично. Наутро Глеб едва смог подняться с постели, своей, к счастью, а то ведь всякое бывало, в разные места и кровати его заносило в хмельном угаре. Прошлёпал босиком к столу, попил прямо из чайника и снова рухнул. Хорошо ещё на смену сегодня не надо, он бы не выдюжил носиться по городу в таком состоянии.
Трудился Глеб курьером в ресторане доставки. Развозил пиццу. Работу свою не любил за суету, но не у родителей же клянчить – те и без того еле сводили концы с концами.
В универ тоже не пошёл. Всё равно отчислят скоро, подумал тоскливо, так зачем идти мучиться?
Глеб хотел опять уснуть, но подумал об отчислении, и в груди тревожно заныло. Обрывочно вспомнил вчерашнюю болтовню и поморщился. Вот же бред! И ведь он практически согласился на авантюру с дочкой Фурцевой. От этого стало совсем тошно.
Немного полегчало только к вечеру, после контрастного душа и пары литров крепкого чая. Мила за ним ухаживала, как за раненым бойцом, даже на пары из-за него не пошла, глупенькая. Сидя рядом на краешке кровати, приговаривала:
– Ты так плохо выглядишь. Скорую, может, вызвать?
– Не надо, – шёпотом отвечал Глеб, на большее жизненных сил не хватало.
На ней была трикотажная майка на тонких лямках, ничуть не скрывающая полную грудь. Когда Мила наклонялась к нему с озабоченным видом – зачем-то щупала лоб ладонью, потом губами, – её грудь нависала у него над лицом, почти касалась. От Милы пахло сдобой и ещё чем-то ненавязчиво приятным.
Глеб протянул руку, нырнул под тонкую ткань маечки, нащупал пышную тёплую мягкость. Мила сдавленно охнула, но не отстранилась и руку его не убрала. Тогда он задействовал и вторую: мял, оглаживал, стискивал, чувствуя, как быстро возвращаются к нему жизненные силы.
Мила запрокинула голову назад и прикрыла веки. Грудь её тяжело и часто вздымалась под его ладонями. Глеб рывком стянул майку, привлёк девушку, подмял под себя…
Это был у них с Милой второй раз. Первый случился год назад, так же спонтанно. Тогда Глеб выпил и мало что запомнил, но сам факт поначалу угнетал, всё-таки соседка, хорошая девчонка.
Однако Мила вела себя как обычно, будто ничего не произошло, и чувство вины постепенно сошло на нет. И вот теперь снова…
Шумно дыша, Мила напялила маечку, подобрала с пола шорты, поправила волосы. Глеб наблюдал за ней, решительно не зная, что нужно сказать.
– Глеб, – повернулась она к нему. – Только ты не говори никому… ну, про это. Особенно Женьке! Обещай!
– Мамой клянусь.
– Я серьёзно!
– Да не скажу я.
Мила удовлетворенно кивнула, подхватила с тумбочки пустую чашку – в ней приносила бульон – и убежала к себе.
И Мила туда же – никому не говори. Это мода такая, что ли? Впрочем, не плевать ли? Ему же проще. Голова его отяжелела, тревога отступила, дремота заволокла разум. До чего же хорошо, что он живёт один, что никто не шумит и не возится под боком. С этими мыслями Глеб и заснул.
***
В трёхместной комнате Глеб жил действительно один – спасибо необъяснимой милости коменданта. Остальных селили как положено: по двое, по трое и даже по четверо, в зависимости от метража. Только несколько семейных пар занимали отдельные комнаты. Ну тем и положено.