Сам декан, Игорь Матвеевич, вроде бы даже Глебу сочувствовал, но, увы, помочь нечем не мог. Ну, понятно – переть против Фурцевой означало бы ссориться с ректором. Кому нужны такие проблемы ради какого-то студента?
Так что Глеб Игоря Матвеевича вполне понимал, но также понимал, что это его «ну, попробуй как-нибудь договориться с ней, ты же умный парень» абсолютно бессмысленно. После того, как она поизгалялась над ним на пересдаче, это более, чем очевидно. Да и сам декан наверняка это осознаёт.
Тем не менее Глеб подошёл к Фурцевой ещё раз «попробовать». Даже не совсем так, он её просто случайно встретил в коридоре, ну и остановил, раз уж встретил. Только и успел произнести: «Здравствуйте. Я по поводу экзамена…»
А она его не просто оборвала, не дав досказать, не просто отправила восвояси, как раньше, а наговорила столько гадостей, что он аж онемел от неожиданности. В первый миг. А во второй негромко, но отчётливо бросил ей в лицо:
– Да пошла ты со своим экзаменом!
Тогда онемела Фурцева, надолго ли – выяснять Глеб не стал, развернулся и ушёл, понимая, что вот теперь всё, можно даже не трепыхаться. После его напутствия она наверняка и до сессии дожить не даст.
***
– Вот так прям и сказал: пошла ты? А она точно тебя услышала?
Они с Тёмой Тошиным сидели в университетской столовой. Тошин с аппетитом поедал макароны с тефтелями, а Глеб с тоской наблюдал за ним. Самому в горло ничего не лезло, хотя когда он ел? Вчера только. И всё равно не хотелось.
– Да точно услышала. У неё физия такая сделалась, – Глеб неопределённо махнул рукой вокруг лица. – Неописуемая. Короче, надо видеть.
– Офигеть, она тебя довела!
– Не то слово. Знаешь, по-моему, Фурцева реально шизо. Слышал бы ты, Тёмыч, какой бред она несла.
– А я не удивлён, кстати. Я всегда говорил, что у неё крыша едет.
– Да там не то что едет, там вообще, по ходу, крыши давно нет. Обозвала меня, коза, подонком аморальным. Прикинь? Ну прогулял я её пары – это, конечно, капец как аморально. Какую-то ересь мне задвигала, мол, к кому я теперь буду приставать, чтобы она мне поставила экзамен.
– В смысле, приставать? – спросил с набитым ртом Тошин.
– В смысле, домогаться.
– А к кому ты домогался?
– Да ни к кому, разумеется! Говорю же, она бредит.
– Ну да… – Тёма отодвинул пустую тарелку, выдул в два глотка компот.
– Ненавижу её. Прямо вот тут печёт, – Глеб несильно стукнул себя кулаком по груди. – Смотрю в эти её злющие зенки и… придушить охота.
– Слушай, а если тебе после отчисления снова восстановиться? Ты же говоришь, Игорь Матвеич с тобой нормально. Не призовут ведь тогда.
– Нееет. Думаешь, я не узнавал, не искал варианты? Я уже даже к юристам на консультацию ходил.
– И что выяснил?
– Да ничего хорошего. Если отчисляют по инициативе вуза, то хрен тебе, а не отсрочка, даже если почти сразу восстановишься. Потому, как только меня отчислят, так сразу и загребут. Как раз весенний призыв с первого апреля пойдёт.
– Так сессия у нас только в конце мая начнётся, протяни как-нибудь до июня.
– Так и призыв не три дня, а аж до середины июля. Так что я всяко попаду.
– А, мож, как-нибудь по медицине можно откосить? Есть же какие-то болячки, с которыми не берут?
– Болячки есть, у меня их нет.
– А изобразить?
– Ну там тоже не дураки сидят. Так бы все и изображали. Не, это дохлый номер.
– Мда… – Тошин склонил вихрастую голову, почесал лоб. – Ну тогда, Глебыч, замути-таки с дочкой Фурцевой. Терять тебе всё равно нечего.
– Да противно это как-то, – скривился Глеб.
– Пфф. Ты чего? Забыл, что ты у нас аморальный подонок? – хохотнул Тошин. – Ну так соответствуй. И потом, Глебыч, выбор-то у тебя невелик.
– Может, у этой дочки есть кто-нибудь…
– Когда это тебя останавливало? К тому же, сильно в этом сомневаюсь. Говорю ведь – страшненькая она. Пристально я её, конечно, не разглядывал, но и так видно… замухрышка, короче. Кто на неё позарится?
– Зашибись! Мутить с замухрышкой... Всю жизнь о таком удовольствии мечтал. Да она ещё и дочь Фурцевой, которую прямо ненавижу… Одно только это уже делает твою замухрышку в сто раз уродливее.