С Таней, кстати, она объяснилась. Та очень удивилась, рассмеялась и пожелала Верке удачи и удовольствия в интимной жизни. Хотя добавила — не без того, — что выбором подруги ошарашена. Где Верка и где Гурьянов! Типичный мезальянс. Видно, зов плоти перевесил разум. Подколола все-таки. Но точно — не обиделась.
Отец исчезал все чаще — почти совсем не ночевал дома. Видно, эта Алла его здорово зацепила. Мать, конечно, пылила изо всех сил. Кляла его на чем свет стоит, швыряла в лицо грязные рубашки и носки: «Пусть твоя стирает». Перестала предлагать ему ужин. Наверное, она была права. Уходишь — уходи. Зачем отрезать по кускам? Но уходить он, пожалуй, не собирался.
Однажды Лялька вытащила из почтового ящика узкий и хрусткий конверт явно нездешнего происхождения. На имя отца. Вскрывать побоялась — убрала в ящик письменного стола. Когда отец появился дома, отозвала его и протянула конверт. Он очень обрадовался.
– Может, объяснишь? — спросила Лялька.
Он объяснил: вызов на постоянное место жительства от каких-то липовых родственников.
– С Аллой собрался? — зло спросила Лялька.
Он неопределенно пожал плечами.
– А как же я? — разревелась Лялька.
Отец объяснил, что ее не бросит.
– Дурочка ты моя. Закончишь школу, получишь хорошую специальность, которая ТАМ тебя прокормит, — медсестры, или парикмахера, или массажиста — и тоже подашь на отъезд. — И жестко добавил: — Делать здесь нечего. Это ты четко должна понимать.
– А мать? — спросила Лялька.
– Не инвалид, — бросил отец. — Избавится от меня и еще жизнь свою устроит. Молодая баба. И раздражителя в моем лице не будет. Успокоится.
– Без тебя проживет, — сказала Лялька. — А без меня?
Отец пожал плечами:
– Захочешь — возьмешь ее с собой. Всегда есть выход.
– А если она не захочет уезжать, тогда как?
– Ну тогда это будет ее выбор. Запомни — выбор и выход есть всегда.
– Не всегда и не для всех. Только для таких уверенных, как ты, — грустно проговорила Лялька.
Она по-прежнему думала о Грише. Однажды собрались у Мити с Полей, разговоры были, как всегда, про отъезд.
– Сплошная диссидентщина, — смеялся Гриша и обнимал блондинку по имени Катя. Блондинка глупо хихикала и активно прижималась к Грише.
Лялька стояла на кухне и смотрела на темную улицу. Желтый фонарь отражался и отсвечивал в огромной луже.
– Грустишь? — Гриша подошел и обнял ее за плечи.
Лялька вздрогнула и повернулась к нему.
– А ты тоже уедешь? — тихо спросила она.
– Не с кем, — шутливо развел руками он. — А один я боюсь. Трус! — Он улыбнулся.
– Подожди меня, — прошептала Лялька.
Гриша внимательно и серьезно посмотрел на нее и кивнул. В кухню вошла пышногрудая Катя. Лялька отвернулась к окну.
Надо было срочно что-то делать. По утрам ужасно тошнило. Светик сосала конфеты «Взлетные», становилось немного легче. Слава богу, мать ничего не замечала — вся в своих кастрюлях и половых тряпках. У них остановился дальний родственник матери Славик — ждал комнаты в семейном общежитии, чтобы перевезти семью. Славик жил в Тюмени, был женат и имел годовалого ребенка и вновь беременную жену. В Москве он поступил в Академию внешторга, не без помощи, естественно, влиятельного родственника — отца Светика. Хотя и сам Славик был далеко не дурак — два языка, университет. Он был счастлив — впереди маячили переезд в столицу и командировка за рубеж.
Светик сообразила, что ей нужно сделать. Быстренько так сообразила. Главное — оказаться жертвой, тогда все пожалеют и простят. А если узнают, что по доброй воле, вот тогда хорошего не жди. Славик уехал на выходные в Тюмень. Светик лежала в постели и говорила, что ей очень плохо. Она засунула два пальца в рот, и ее вырвало прямо на ковер. Вызвали «Скорую» из ведомственной поликлиники. Врач долго ее осматривал, мял живот, мерил температуру. Потом вышел на кухню и объявил родителям, что скорее всего их дочь беременна.
Отец сжал плотно губы и заявил, что такого просто не может быть. При этом он гневно посмотрел на мать: недоглядела.
Мать дрожала как осиновый лист и приговаривала:
– Как же так, господи, как же так!