И СИЛЬНО ПАДАЕТ СНЕГ…
Автор сердечно благодарит Президента акционерного общества «Аграрно-торговый дом» Бориса Васильевича ПРОКОПЧУКА, принявшего расходы по изданию этой книги на счет акционерного общества.
ШИЛО В МЕШКЕ
Ничто не возникает из ничего; все сущее имеет первопричину: первый шаг, первое слово, первую искру. Есть такая «искорка» и у этой книги...
Детство мое прошло под Тобольском, в безвестной крохотной деревушке Малозоркальцево. Она прилепилась к большаку, как сухая маковая головка к стеблю. Если встать лицом на север, то слева вплотную к огородам прижималась зеленая от водорослей безымянная речушка, а справа – лоскутным одеялом сомкнулись делянки ржи, ячменя, овса, гороха. Казалось, их сплотила, притиснула друг к другу темно-зеленая, порой синяя, а бывало и черная, колючая громадина тайги. Сибирская тайга – нерукотворная живая сказка, бесконечная и захватывающая, неистощимая на загадки и неожиданности.
Тайга щедро оделяла нас ягодами, грибами да орехами; учила почитать дерево, птицу, зверя; давала постоянную пищу уму и сердцу.
Давно это случилось, году в тридцать пятом. Отправились мы, ватага ребят, за диким хмелем. Чуток подзаблудились. Продираясь сквозь бурелом, натакались на тщательно замаскированный лаз в нору-землянку. Любопытство перемогло страх, сунули нос в логово, а там очаг с еще вроде бы теплой золой, накрытая домотканой дерюжкой лежанка, немудрящая бродяжья утварь.
То ли и впрямь кто-то кашлянул в близком пихтаче, то ли это нам показалось, только улепетывали мы от «берлоги» без задних ног и без памяти. Выслушав наш сбивчивый рассказ о таинственном логове, бабушка моего друга всплеснула руками.
– Язви вас! – воскликнула она. – Не иначе нанесло на варнажью лежку... Молите Богу, не накрыл он вас...
– Кто он? – холодея от страха, в один голос спросили мы.
– А я знаю, – отмахнулась бабка. – Может, сам Васька Желтовский. Ин ктой-то из его ватаги... Ой, лишенько... Опятнай вас холера!..
Но нас уже не трогали бабкины причитанья. Весенними клещами вцепились мы в нее: «Кто такой Васька Желтовский?» – бабушка в конце концов разговорилась, рассказала о страшном мужицком восстании, что в двадцать первом году потрясло всю Сибирь, да и Россию качнуло. Больше всего нас поразило, что в Малозоркальцево живы и здравствуют бывшие повстанцы, среди них даже один каратель, который собственноручно казнил пленных коммунистов и комсомольцев: раздев донага, подводил несчастных к проруби и ударом кола по голове сбрасывал в воду.
– Почитай, кажну неделю тащил он цельный воз одежи разной, снятой с тех, кого сказнил...
Когда жуткий бабушкин рассказ стал забываться, подкатили события тридцать седьмого, и вновь напомнили о страшном мужицком бунте.
...Две недели подряд, каждую ночь вползала в нашу деревеньку черная «Эмка» с полуторкой на хвосте. Она всегда появлялась в одно и то же время. Кто-то неведомый загодя распахивал жердяные ворота околицы, и черная «Эмка» деловито и спокойно вкатывала в них и медленно пылила по спящей улице к давно облюбованной жертве. Если мне не изменяет память, летом того черного года в Малозоркальцево, где насчитывался 31 дом, арестовали 12 мужиков, которые якобы участвовали в восстании против большевиков. Увезенные пропали навсегда. Половина дворов остались без хозяина. Если этот «аршин» приложить только к бывшей Тюменской губернии – это десятки тысяч загубленных мужичьих душ...
Со временем и это забылось. Забвенье продолжалось до 1962 года, когда, собирая материал для романа о геологах, я неожиданно наткнулся на папку с протоколами заседании Президиума Тюменского губкома РКП (б) за 1921 год. И разом вспыхнула зароненная в детскую душу искра, вспыхнула и заполыхала с такой силой, что, отбросив все самое неотложное, я занялся сбором материалов о восстании. Многие месяцы провел в архивах, в «Ленинке» и «Салтыковке», мотался по области, разыскивая свидетелей и участников кровавого события.
Шесть лет собирал и осмысливал я материал, а написал за месяц, как говорят, на одном дыхании написал. Перепечатал. Прочел... Ужаснулся. Боже мой! Да как же посмел я бросить тень на Ленина, усомниться в искренности, мудрости и непогрешимости Ленинской Партии? И я принялся обрезать, закруглять, низводя происшедшее до губернского уровня. Документы вопили: беззакония, бесчинства, надругательство над народом творила большевистская диктатура во главе с великим Лениным. Но выговорить такое мог лишь самоубийца, а я хотел дожить до выхода в свет своего труда. Я глушил обиду, давил самолюбие, убирая обобщения выпады против Ильича и его партии.