Пропустят мужики по стакану голубоватой, вышибающей слезу самогонки, заедят соленым рыжиком либо огурцом и смолят самокрутки, не спешно ведя разговоры все об одном и том же: о разверстке, лесозаготовке да иных прочих считать их не пересчитать – повинностях. Со вздохом вспомнят доброе старое времечко, погадают о будущем. Получалось по пословице: куда ни кинь – везде клин. Терпеть дальше бесчинства «продразбойников» невмоготу, а за топор браться – боязно. Шутка ли, супротив Державы подыматься. Оторопь брала, и никакой хмель не мог ее вышибить.
Заезжие агитаторы эсеровского Сибирского Крестьянского Союза, бывшие чиновники и белогвардейские офицеры, обильно поставляли в сибирскую деревню всевозможные прокламации, листовки и воззвания, которые страстно и резко (а главное – справедливо) обличали несправедливости «большевистского владычества», сочувствовали крестьянину, подсказывали ему единственный выход из обрушившейся на его беды – восстание.
Летом и осенью 1920 года, в деревнях и селах Ишимского и Ялуторовского уездов ходило по рукам немало подобных прокламаций. Особой популярностью у недовольных крестьян пользовалась эсеровская газета «Знамя труда». Чтобы иметь представление о содержании и направлении этого издания, познакомимся с отрывком из статьи в № 3 за 1921 год...
«Новая коммунистическая буржуазия, вооруженная до зубов армией, чрезвычайной, тайной полицией, военно-полевым судом и наемной прессой, захватив в свои руки последние достояния трудящихся, взяла на себя обязательства и право разделить наши крохи поровну и раздать их по-справедливому... Она досыта, допьяна наделила только себя... Добытое добро сгнаивается на станциях, разграбляется и портится на глазах крестьянства. Хроника крестьянской жизни пестрит потрясающими фактами грабежа крестьян, обложения непосильными натуральными повинностями... Обобранные, лишенные всех прав гражданственности, живущие под страхом розги, пожара, виселицы и расстрела, крестьяне, все же восстают. Бьют темной ночью в лесу особо прославившихся своими зверствами и поборами комиссаров, топят провокаторов – деревенских коммунистов, бегающих с доносами, выделяют из себя боевые, летучие крестьянские отряды и дружины...»
Широкое хождение имели рукописные листовки. Они были написаны проще и прямолинейнее. В них приводились здешние факты беззакония продработников, назывались известные имена начальников продконторы, командиров продотрядов, отличившихся бесчинствами, мордобоем, жестокостью, Листовки призывали крестьян изгонять коммунистов из Советов, создавать мужицкие Советы, беспощадно расправляться с притеснителями, вооружаясь отнятым у продработников и милиции оружием.
Неведомо кем сочиненные, из уст в уста переходили едкие, злые припевки, без которых не обходилась ни одна вечеринка.
Мобилизующая и организующая сила эсеровской пропаганды объяснялась тем, что в ее обличительной критической основе была горькая, страшная, но неоспоримая Правда. Под неумолимую, слепую, смертоносную секиру пролетарско-большевистской Диктатуры первыми угодили русская интеллигенция и крестьянство. Диктатура вырубала интеллигенцию за инакомыслие, за образованность и культуру. Крестьян мордовала и уродовала за то, что не пожелали стать рабами...
События осени и зимы 1920 года способствовали перецентровке классовых сил сибирской деревни, сблизив крепких зажиточных крестьян-кулаков с зажиточными середняками, наиболее обиженными разверсткой и трудовыми повинностями и оттого невзлюбившими Советскую власть. Этот союз впоследствии и стал основой, движущей силой восстания. Из него черпались командные кадры повстанцев. Вокруг этого кулацко-середняцкого ядра скапливались, сплачивались недовольные политикой военного коммунизма рядовые середняки и беднота.