Предсовнарком Ленин».
Зарастают чертополохом необсемененные тысячи, десятки тысяч десятин пашни (нет семян, забрали в разверстку либо съели)...
Голодают (выгребли хлеб до зерна) тысячи крестьян недавно обильных сытых деревень и сел Приишимья...
А Москва долбит одно и то же: дай хлеб! Любой ценой! В порядке боевого приказа!
Дай!..
Дай!..
Дай!..
Переход на продналог не изменил большевистской методы обращения с крестьянином. И снова рыскают по селам вышибалы-вымогатели в кожаных куртках с наганом на боку. И опять стучат кулаками, грозят револьверами, хватают крестьянина за глотку: дай! И как тут не вспомнить еще раз продбандита Лауриса, который объяснял свою жестокость и садизм по отношению к крестьянам тем, что Москва была с продотработниками так же жестока, грозя расстрелом за невыполнение разверстки...
Комиссия ЦК РКП (б) высказала справедливое мнение о том, что Тюменский губком не признавал никаких иных форм борьбы с восстанием, кроме военной. В этом, по мнению комиссии ЦК, одна из причин затяжного характера восстания и его ужасных последствий.
Я долго колебался: публиковать ли эту главку? В общественном сознании в последнее время произошел крутой поворот в сторону церкви. Россия – страна крайностей. Либо влево до упора, либо вправо до стенки. Никаких полутонов. Никакой середины. Или – или.
Сперва нас кинуло влево, и мы рушили храмы, рубили и жгли иконы, расстреливали, сгоняли в тюрьмы и лагеря священнослужителей, подвергали грубому, жестокому остракизму верующих. Теперь нас швырнуло в противоположную сторону. По радио и телевидению поют псалмы, читают проповеди; журналы и газеты пестрят фотографиями священников, храмов, религиозных празднеств.
Тогда мы не видели ничего доброго в деяниях церкви. Ныне мы не видим в ее действиях ничего достойного осуждения.
А ведь среди священнослужителей имелись не только провокаторы, пособники левых и правых противоборствующих сил, но и стукачи, тайные агенты ГПУ – КГБ. Не сужу их: Бог всем судья. Но и умолчать о роли духовенства в восстании считаю себя не вправе: из песни слова не выкинешь, и я после долгих колебаний и раздумий все же оставляю слово о церкви.
Тобольск встретил полчища опьяненных победами крестьян колокольным перезвоном. На разные голоса благовестили большие и малые колокола почти 40 церквей, соборов и церквушек. Среди разноголосого медного гула выделялся зычный бас колокола на звоннице Софийского кафедрального собора: на всю губернию славился своим мастерством здешний звонарь, которому благоволил сам архиепископ Николай – ревностный поклонник и преемник Гермогена, человек крутой и скорый на расправу, наводивший страх на всю епархию. По его команде и подняли перезвон тобольские колокола, возвещая горожанам о свержении ненавистной власти коммунистов, о наступлении нового порядка, угодного и милого сердцу архиепископа.
27 февраля в Софийском соборе Николай служил благодарственный молебен в ознаменование победы над красными. Огромный архиерейский двор был забит народом. Хотели от служить молебен раньше, да двое суток перед этим буйствовала метель.
Мороз 35 градусов, а солнце такое яркое, что от его света глаза резало. По ветвям деревьев расселись щеглы. Холодно птахам. И людям холодно. Переминались, теснились, лезли в собор. А там не то что яблоку – ореху негде упасть. Головы, головы, головы... Благочинные, постные лица. Смиренные взгляды.
На первом плане перед алтарем расположились «партизане». В нагольных полушубках, в добротных пимах или сапогах. Они со вниманием слушали слова молитв, истово крестясь.
Впереди «партизан» – их военачальник. Тут и командир Западного фронта Данилов, и один из самых неукротимых закоперщиков восстания бывший колчаковец, лесничий Привалов, и вся верхушка Главного штаба – Желтовский, Силин, Замятин, Красулин, Горюнов, Азаркевич, оба председателя Временного и «постоянного» Советов, братья по партии – Коряков и Степанов, именитые купцы, заводчики.
Главари выглядели внушительно: устало сложенные руки на животе, строгие задумчивые лица, отмеченные напряжением мыслей и чувств, вызванных непосильной ношей, которую взвалила на их плечи матушка История.
Горели сотни свечей. Сверкали золото и серебро драгоценных риз; переливались огнями бриллианты в митрах и нагрудных крестах высшего духовенства.