Народ постепенно улёгся. Погасив весь свет, можно было даже смотреть на улицу в чуть тонированное окно. Полулёжа на своей полочке, я отодвинул занавесочку – к тому времени уже показалась половинка луны и было достаточно хорошо всё видно. За Карагандой наш «сверхзвуковой» паровозик набрал скоростёнку далеко за сто двадцать, а ближе к Агадырю, откуда до Берлика начинался самый хороший путь, помчался уже во все разрешённые ему путейцами сто шестьдесят километров в час.
Подгулявший ночной встречный товарняк проносился мимо нас меньше, чем за четыре секунды. Подумалось: выйди там за габарит в нашу сторону груз, или сойди с рельсов вагон – и хоронить нас будут прямо в искорёженных остатках нашего вагончика… Иногда где-то там далеко вверху на какие-то доли секунды вспыхивал пунктир окошек встречного обычного пассажирского… Над пантографом нашего электровозика постоянно и равномерно горела зеленоватая искорка электрической дуги…
Однако: вытянуться во весь мой рост в тесном купе «Тальго» оказалось запросто – к моему немалому удивлению ступни не упёрлись в противоположную стенку, как это происходит в «РИЦах», «ТВЗ» или «Аммендорфах»… Вагон не раскачивался ни вверх, ни вниз – испанские амортизаторы не давали; ни вправо-влево – при поворотах все вагоны наклонялись чуть вбок при помощи хитрой системы тяг. Лишь попадая на «звеньевой» стык, наш поезд начинал обиженно и с жуткими ударами подпрыгивать на каждом из них…
«Австрийский» сварной рельсовый путь от «Плэссер энд Тэурера» до сих пор лежал не везде – стали попадаться ещё советские звеньевые стыки. Особенно много их оказалось по дороге от Берлика-2 до Алматы. Равномерное частое «Дынь-дынь-дынь-дынь…» – звук напоминал тиканье старого ереванского будильника, только усиленное во сто крат. Где-то три удара в секунду. В некоторых газетах писали, что езды по советским звеньевым стыкам испанскому колёсику (не колёсной паре, колёсики там каждое само по себе) хватает всего на три рейса, после чего колёсико, ставшее щербатым, меняют. Похоже, так оно и было: когда наш поезд поворачивал влево, звук от колёс не менялся, но когда он начинал поворачивать вправо, от колёсика с этой стороны раздавался неприятный зудящий звук: похоже так, что на нём и вправду уже было несколько выбоинок подряд… На звеньевых стыках начинали «расстёгиваться» двери в купе и в туалет, и выпадать полки в купе, если они были застёгнуты.
Под утро двери выходов и металлические окантовки тех окон, которые считались с запасными выходами, покрылись толстым слоем инея – совсем, как в самолётах! На улице ночью всю дорогу было примерно минус 15… И сколько раз до этого мне приходилось встречать в Астане это «Тальго» – его опоздания выходили почти всегда по 20-30 минут. Но тут мы залетели на Алма-Ату II ровно по графику, пронесясь 1327 км за 12 часов 34 минуты! Средняя скорость поезда составила сто пять с половиной километров в час.
Это вам не лезгинка, а твист…
Лезгинка, а точнее «Танец с саблями», классически, по Владимиру Семёновичу Высоцкому, выстукиваемый зубами, случился на обратном пути в Астану, уже после Нового года, когда мне достался абсолютно убитый ледяной вагон-«РИЦ» девятого скорого, в котором практически не работало отопление, в половине купе (и в нашем в том числе) не горели люминесцентные лампы, и не закрывалась одна из боковых дверей в нерабочем тамбуре. А между стёклами оконной рамы быстро набилась смесь из мелкого снега пополам с сажей! Пришлось дремать под одеялом, покрывалом, в куртке, шапке, спортивном костюме – ноги не согревались, сон не шёл…
Конец