— У нас умер отец, — говорил брат, — и огород мы хотим поделить. Нас у отца было двое. Я считаю, что и огород нужно поделить поровну — шаг на шаг, метр на метр. Мы ведь родные братья, и наследство у нас должно быть равное.
— Разве это справедливо? — чуть нагнулся вперед Стручок. — У брата двое детей, да и те взрослые, уж работают, а у меня пятеро, мал мала меньше. Разве мне прокормить их со своей половины огорода?
— Так ты говоришь вас больше, — судья выставил лысину, как будто собирался боднуть кого-то. — Тогда неси семьей беритесь за лопаты. Сколько кто успеет вскопать, тому столько земли и будет принадлежать.
— Помилуйте, судья. — Стручок весь как-то устремился вперед и даже приподнялся на цыпочки. — Так мне еще меньше земли достанется. Брат сам с женой выйдет на работу, да еще взрослые дети-не успеешь за лопатой следить. А мы выйдем только с женой. Наши дети не могут работать.
— А это меня не касается. Иди. Я высказал свое решение.
— Спасибо, судья, — брат Стручка поклонился и вышел из комнаты.
Стручок хотел что-то сказать, но судья повернулся к нему спиной и обратился к мяснику:
— Здравствуйте, здравствуйте! Давненько вас не видел. Что привело сюда? Да вы садитесь. — Он указал на кресло, но мясник не сел.
Удрученный Стручок, видя, что с ним больше не разговаривают, печально поплелся к выходу. Я хотел сказать, что попытаюсь ему помочь, но не сумел даже подойти к нему. Туктук и здесь, в комнате, держал меня за руку.
— Я хочу усыновить этого мальчишку. Ни дома у него нет, ни отца. — Мясник вдруг стал гладить рукой мою голову.
— Неправда! — заговорил я. — Есть у меня отец. Он меня любит. Я не хочу, чтоб моим отцом был Туктук.
Тут встал судья:
— Тебе повезло, глупый мальчишка! Тебя берет в семью такой хороший человек, краса и гордость нашего города. А если есть у тебя второй отец-это даже лучше. Один здесь, другой там. Нигде не пропадешь.
— Все равно не хочу, — упрямо стоял я на своем.
— Это только с непривычки так, — ласково говорил мясник, пытаясь снова погладить меня.
А судья уже достал с полки большую книгу и записал в ней, что я теперь не Петрушка сам по себе, не сын мастера Трофима, а сын мясника.
— Растите своего сына умным и заботливым. Пусть будет всегда таким же отзывчивым к чужой беде, как вы, — напутствовал судья мясника.
Когда мы обратно возвращались коридором, Туктук раскланивался и всем дарил широкую белозубую улыбку. А сзади меня то и дело слышалось:
— Смотрите, у мясника добрая душа. Усыновил мальчишку, у которого нет ни крыши над головой, ни семьи.
— Будет теперь наследник. Не каждый решится…
Мне хотелось вырваться из рук мясника, но лезвие острого ножа торчало возле моего бока, а быть изрезанным у меня вовсе не было желания.
Туктук вывел меня из здания суда, открыл дверцу повозки, втолкнул в нее и сел на меня, как будто я был не мальчишка, а куль с овсом или мешок с мукой. Повозка снова затарахтела по камням.
ДЕСЯТЬ СОЛНЦ
Главный Врач сдержал свое слово. По его требованию солдаты санитарной армии освободили музей для Гусиного Пера. Экспонаты вынесли из дома и сложили в сарай. Большое помещение разделили на комнаты. Выделили ученому отдельный кабинет-контору. Ежику тоже отвели комнату. Построили кухню с печкой, чтобы готовить для ученого обеды повкуснее, и даже соорудили лежанку. Пусть ученый погреет косточки, отдохнет от трудов. Я увидел все это, когда забежал навестить Ежика.
Ежику в этом доме очень нравилось.
— Наконец-то моего отца оценили по заслугам. А вот изобретет он солнце, то ли еще будет!
Ежик так уверенно говорил, что я засомневался: «А вдруг и правда можно изобрести солнце, которое будет светить и греть. Да это же здорово!»
Через два дня Ежик прибежал за мной, когда я чистил картошку, чтоб приготовить обед мяснику.
— Идем скорее! Сейчас солнце искусственное вешать будут. Мой отец закончил работу, — сказал он.
Я бросил нож, картошку и помчался вслед за Ежиком. Мы видели, что около крыльца Гусиного Пера в почтительных позах склонились мясник Туктук и хозяин харчевни.
С крыльца спускался ученый. Три солдата санитарной армии расстилали перед ним красную ковровую дорожку с яркими зелеными полосами.
Гусиное Перо высоко поднимал ноги и, гордо поглядывая по сторонам, ступал по мягкому пушистому ковру. Следом два солдата несли закрытый ящик.
Дойдя до середины улицы, ученый остановился и воздел к небу руки. Широкие рукава цветастого халата, в который он был облачен, упали, обнажив худые руки в пятнах желтой и оранжевой краски.
— Люди! — крикнул он. — Я изобрел солнце. Я дарю его вам, дорогие граждане. Пусть оно светит, пусть обогревает наш город, пусть принесет счастье. Ура!
— Ура! — пронеслось по толпе. В воздух над толпой взлетели кепки, картузы., фуражки.
— Поставьте ящик, — распорядился Гусиное Перо. — И вройте столбы.
Солдаты осторожно, словно он был стеклянный, по ставили ящик на ковер у ног Гусиного Пера и вооружились лопатами.
Прошло немного времени, и вдоль улицы, по обеим сторонам ее, выстроились, поблескивая капельками смолы, десять сосновых столбов.
— Я отдаю вам свое сокровище, свое солнце. — Гусиное Перо открыл крышку ящика.
Все замерли, вытянув шеи, чтобы получше видеть. Задние почти легли на плечи передних: каждому хотелось первым разглядеть великое чудо.
Ученый достал из ящика и поднял над головой… Я не поверил своим глазам. В руках у Гусиного Пера было обыкновенное днище от бочки с капустой. Я вложил в рот два пальца и свистнул от возмущения. Окружающие поняли этот свист как выражение восторга.
— Ура! — снова закричали они.
Мальчишки засвистели, и в воздух опять полетели шляпы.
Под приветственные крики толпы солдаты санитар ной армии прибили днище на столб.
— У меня не одно солнце. У меня их десять! дождавшись, пока утихнет радостный шум. крикнул Гусиное Перо. И он принялся доставать из ящика одно за. другим ярко-оранжевые круги, украшенные зубчиками по краям.
«Тьфу-у ты! До чего довела болезнь, — подумал я про себя. — А ведь Гусиное Перо верит, что изобрел настоящее солнце. Вон как радуется, и все вокруг меня радуются, а Ежик так и сияет от восторга».
— Смотри, какое солнце изобрел мой отец! Загорать можно! Давай. — И, не дождавшись моего согласия, он стянул с плеч рубашку и встал между двумя столбами.
— Пусть под одним солнцем загорает спина, а под другим живот, — пояснил он, но вскоре замерз. Пришлось одеться.
Я попытался объяснить Ежику, что никакое это не солнце, а покрашенные днища от бочек с капустой, но меня обозвали глупцом.
У ОВОЩЕВОДА СТРУЧКА
Хватит тебе болтаться без дела, — сказал мне утром Туктук. — Пора и на хлеб зарабатывать. Не маленький.
Я не стал возражать, хотя мог бы ответить, что каждый день работаю с утра до вечера. Я готовлю обед, убираю комнаты, кормлю скот, пою его, ношу воду из далекого колодца. И ругать меня пока не за что.
— Отправляйся к скотоводу. Три дня будешь пасти у него коз. Авось что-нибудь да заработаешь.
Я отправился к скотоводу. Он держал десять коз, и пасти их приходилось за огородами. Пока я следил за ни ми, козы мирно щипали траву, но стоило мне отвернуться — они тут же норовили забраться в соседний огород. Мне приходилось бежать за ними и гнать обратно на луг.
Однажды козы умчались особенно далеко, и я случайно попал в низину, где был расположен огород Стручка. У самого забора я подслушал разговор двух братьев. Они договорились завтра вскопать огород, чтобы определить, кому и сколько земли достанется.
«Вот где помогу Стручку», — обрадовался я и на другое утро отправился пасти коз, захватив длинные веревки.
Я, привязав каждую козу к веревке, а другой конец веревки к вбитым колышкам, побежал к овощеводу.