На двери в комнату Фелиции белая фарфоровая ручка, расписанная незабудками. Сама дверь закрыта. Если я постучусь, она не будет знать, кто это. Она может испугаться. Я разворачиваюсь и подхожу к двери в Синюю комнату. Кладу ладонь на дверную ручку, обхватываю ее пальцами и очень медленно, очень осторожно начинаю поворачивать. Она подается легко, без щелчка. Я слегка нажимаю, пока между дверью и косяком не появляется полоска света. Нажимаю дальше. В то же мгновение из комнаты доносится сдавленный звериный стон. Мои волосы шевелятся от страха. Я хочу развернуться и убежать, но взглядываю на свою руку и вижу, что она приотворила дверь еще шире. Открываю дверь полностью.
Фелиция лежит на животе поперек кровати. Комната забита всякими вещами: связки книг, фотокарточки, школьный ранец Фредерика с выведенными красным инициалами, на полу посередине — куча одежды, как будто ее кто-то разбирал. На подоконнике лежат крикетные щитки. Стулья, стол и платяной шкаф придвинуты к стене. Почти не остается пространства, чтобы обойти вокруг кровати.
С подушки поднимается лицо Фелиции, распухшее от слез. На ее коже проступили красные пятна. Она откидывает волосы назад с недоуменным видом, как будто не знает, где находится.
— Фелиция, это я.
Она переворачивается на бок, прижимая к себе подушку.
— Зачем ты сюда пришел? — спрашивает она со злостью, как будто я чужак.
— Я не хотел тебя напугать.
— Ты меня не напугал. — Она садится, скидывает ноги с кровати и кладет подушку обратно на место. — Я не ожидала, что кто-нибудь сюда войдет, вот и все.
Это какая-то свалка, а не комната. Не могу поверить, чтобы Фредерик здесь спал. Его вещи побросали сюда как придется, да так и оставили.
Если бы Деннисы были бедны, такого бы никогда не случилось. Комната заброшена, не прибрана, повсюду раскиданы вещи. Она не вызывает никаких чувств. Учебники Фредерика — на полу под окном, сборники упражнений и тетрадки свалены в кучу. Я поднимаю одну тетрадку. От нее пахнет сыростью, страницы слиплись. Но есть и другой запах, от которого у меня покалывает кожу. Он исходит не от тетрадки. Я делаю глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и разлепляю страницы. «Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части…» И так до конца страницы, ужасным почерком Фредерика. На сей раз никаких рисунков на полях. Я нагибаюсь и кладу тетрадку обратно в покосившуюся кучу.
— Что ты тут делала, Фелиция?
— Я постоянно думаю, что надо тут прибраться.
— Оставь все как есть.
— Не могу. Это вещи Фредерика.
Вещи Фредерика, разбросанные, будто какой-то ненужный хлам. Пуловер, который больше никто не натянет на себя. Крикетная бита, которую больше никто не возьмет в руки. Сюда много чего свалили, а дверь заперли. Но Фелиция открыла дверь. Она не могла не прийти сюда.
— Смотри, — говорит она, указывая пальцем. — Это его вещи, которые прислали домой.
И вот я их вижу. Плотный сверток с воинским снаряжением в изножье кровати. Вот что это за запах! Все, что соприкоснулось с этой грязью, пахнет смертью.
— Ты его открывала?
Она мотает головой.
— Я не могу.
— Там нет одежды, которая была на нем, когда он погиб, — произношу я и сразу понимаю, что сказал лишнее. Но она, кажется, не обратила внимания.
— Вещи Гарри тоже прислали, — говорит она, — но это было совсем другое дело. Я все перебрала, не найдется ли чего, чтобы сохранить для Джинни. Думала, может быть, открытка или какая-нибудь вещица, которую он взял на память. Но ничего не было.
Я снова смотрю на руки Фелиции. Кожа на костяшках потрескалась, тонкие запястья торчат из-под слишком коротких рукавов. Снова этот запах, неизвестный, пока впервые не окажешься на передовой. Сырая грязь, застарелый газ, кордит, дерьмо, гниющая плоть… Не думаю, что эти окна когда-нибудь открывали. Душно, и комната слишком маленькая. Я оглядываюсь назад. Дверь по-прежнему открыта.
— Нечего было тебе сюда приходить, — говорю я Фелиции. Она не отвечает, только смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Я беру ее за руку. — Пойдем вниз.
Она делает глубокий шумный вздох, и по ее лицу пробегает улыбка. Она мягко высвобождает руку.
— Лучше бы он остался в своей старой комнате, — говорит она. — Но теперь ее не узнаешь. Вся оклеена обоями с овечками и цветочками.