— Борис Николаевич, — поправил ее Злобин. — Здесь и без формальностей тесно.
Кэр сдержанной улыбкой дала понять, что оценила шутку, приняла поданную Ликраем кружку:
— Борис Николаевич, — она обняла ладонями кружку, на миг тепло… уютно зажмурилась, — а я ведь с плохими новостями.
Злобин кивнул, потом поморщился…
И ведь дернуло, когда она представлялась… не так, чтобы сильно, но вот это, чуть более напористое… Храм Предназначения… не пропустил.
— Кэр — специалист по сумеречным матрицам. В том числе — сухлебам, — Ликрай остановился у нее за спиной. — Были у меня подозрения…
— Насколько я понимаю, — оборвал его Злобин. Бросил короткий взгляд на дверь в детскую спальню — надежда на тихий вечер не оправдалась, тут же вновь посмотрел на сидевшую практически напротив него женщину, — эти подозрения подтвердились.
— Да, господин адмирал, — она ничем не дала понять, что обеспокоена этим моментом. — В трех поселках из пяти, в которых побывала за эти дни, я ощутила присутствие сухлебов. Причем, весьма сильных.
— И чем это нам грозит? — Волгин с места не сдвинулся, но подобрался, словно прямо сейчас и в бой.
— Большими проблемами, — ответила она без улыбки. И повторила, обращаясь уже к Злобину: — Очень большими проблемами.
Что ж… ничего другого Злобин и не ожидал.
Как раз для того они здесь и находились, что бы решать… большие проблемы!
Глава 3
Четверо стандантных суток до Ярлтона. Но это если на пассажирском лайнере. На курьерском крейсере добрались чуть меньше, чем за трое.
Почти четыре тысячи восемьдесят минут…
А потом еще и еще…
Кэтрин не отходила от него ни на шаг. Ела, только когда он сидел напротив. Спала, пока согревал ее ладонь своей… Она даже подпускала к себе медиков, но только если он обнимал ее за плечи…
Хрупкая женщина, потерявшая себя в мужских играх…
Нет, беззащитной она не была, бросившись на Горевски, стоило тому подойти ближе. Кусалась, царапалась, визжала, срывая голос, пока Олиш не оторвал ее от беспомощно-растерянного Валесантери и не прижал к себе, хрипло шепча: «Кэт… котенок…».
И тогда она затихла, обиженно засопев, а потом вдруг расслабилась, уснув на его руках.
В те секунды, минуты, часы, дни, он в полной мере познал, что такое бессилие. Тупое, равнодушное, безжалостное…
Бессилие слышать, как она всхлипывает, пока он поднимал ее в катер. Как вздрагивает от малейшего шороха, от неосторожного маневра, пока летели к готовому сорваться со стапеля крейсеру. Как испуганно озирается, осматривая незнакомую каюту, как забивается в угол, стоит ему сделать шаг к выходу. Как становится тихой, уютной, прижимаясь к нему всем телом на узком лежаке…
Бессилие видеть в ее мягких, по-детски наивных чертах лица другие и… не иметь возможности что-либо изменить…
Информер на двери щелкнул, Олиш не оглянулся, лишь бросил быстрый взгляд в сторону устроившейся на полу Кэтрин.
Та даже не шевельнулась, перекладывая разноцветные стеклышки в одном, только ей ведомом порядке.
— Она выглядит счастливой, — Рогов прошел через всю комнату, остановился рядом. Одернул куртку медицинской униформы, совершенно не скрывавшей его принадлежности к воякам. — В отличие от тебя.
Олиш кивнул, продолжая смотреть в окно. Палата была другой, но парк из этого крыла императорского госпиталя выглядел так же, как и из того, в котором собирали по частям его самого.
— Ей нравится мозаика, — заметил он спустя мгновение, пропустив вторую часть реплики капдва. — Иногда даже улыбается.
— Мозг продолжает решать поставленные перед ним задачи, — Рогов повернулся к окну спиной. — Со мной согласились: прерывать беременность опасно. Правда…
— Это — правильно, — перебил его Олиш. Вздохнул, следя взглядом за сорвавшимся листком.
Тот скользил по воздуху, падая все ниже, ниже, ниже…
— Мне бы твою уверенность, — Рогов закинул руки за голову, зевнув, потянулся. — Физически она практически здорова. Нужно только время, хорошее питание и прогулки. Ну и безопасность, конечно, — добавил он после короткой паузы.
— В то, что она восстановится, ты не веришь, — перевел его слова Олиш.
— Верю — не верю… — капдва пожал плечами. — Ее шансы: пятьдесят на пятьдесят. — Он хмыкнул: — Если тебя это успокоит.
— Очень, — не без сарказма отозвался Олиш, но продолжил уже другим тоном: — Она начала делить все на двоих. Половину себе, половину — мне.