Напор аргументов произвел впечатление на него самого. Метельников вынул платок и вытер испарину. Он был возбужден. Первые два разговора дались легко. Он набирал скорость и летел, как раскаленное ядро. Он не заблуждался насчет собственного авторитета: те, к кому обращены были его слова, с ним не спорили, он проповедовал, они внимали. Он понимал: надо исключить вопросы, лишить собеседника инициативы. Нет уж, позвольте, играем по моему сценарию. Каждый решает сам — на слове «сам» он сделал ударение, — он, Метельников, для себя решил: работать. Не все тут ясно, он не станет спорить, не все. В статье нет даже намека на его объединение. Кто-то вывел его из-под удара. Кто? Почему? Он этого не знает. Придраться можно было к чему угодно. Это он, Метельников, назвал планирование от достигнутого хозяйственным абсурдом. Экономическая наука, которая обслуживает волюнтаризм, перестает быть наукой, она превращается в бухгалтерский учет, в социальный авантюризм. Авторов статьи, видите ли, удивляет, как велик разрыв между декларациями и воплощением. Они недоумевают, почему в одной бригаде, работающей по новой системе, производительность повысилась на сорок процентов, похоже на фокус, а когда на эту систему перешел весь завод и даже несколько заводов, прирост производительности не превышает семи процентов. Им объясняют: сорок процентов — это урожай опытной делянки, это эталон, а девять или семь — это реальная степень готовности промышленного производства переварить идею. Любая производственная идея, как только она перестает быть экспериментом, лишается оптимального режима, лишается иммунитета; идея сталкивается с реальностью, попадает в атмосферу привычной неоснащенности. Потери неминуемы.
Разумеется, поддакивали ему, потери могут быть, но не такие разительные. Он чувствовал, что заводится. Хотите сказать, что вас ввели в заблуждение, создали искусственные условия? Когда нет никаких условий, самые малые, самые примитивные — уже искусственные! Создавать условия — значит создавать гарантии. Да-да. Вы не ослышались.
И про рынок. Он не собирается отрицать сказанного однажды: мы против стихии рынка, она может погубить плановое производство, но так же неверно исключить, вычеркнуть рынок из экономических отношений. Что толку от Знака качества, если сбыт находит любая продукция? Переворота в экономическом мышлении не происходит. Соседу тоже дают жить, он не идет по миру. А жаль. Ах, негуманно? Тогда не требуйте социальной справедливости, здравого хозяйственного мышления, оберегающего карман государства! Плохо работающий должен и жить плохо. Почему же нелогично? Да, он выступил против сокращения штатов. Завод — единица, производящая продукцию, и управленческая структура завода должна быть заинтересована в эффективном, нарастающем качественном производстве. Вам нужны сокращения — делайте это за счет министерства, главков. Сокращайте надстройку. Оставьте в покое базис! Сохраните ему фонд заработной платы, и он разработает оптимальную кадровую структуру. Он сократит столько управленческих единиц, сколько нужно для выгоды производства. Откуда эта цифра — десять процентов? А почему не девять, не двенадцать? Какую цель мы ставим: высвободить кадровый ресурс для расширения производства? Или сокращение ради сокращения? Куда пойдут работать те, кого уволили? Ах, я сам должен предоставить им работу? Сократив одну структуру, я должен раздуть другую? Люди, сокращенные в сфере управленческого аппарата, осядут и устроятся в привычном для них микроклимате, опять же управленческом! Они не нарастят наших производственных мускулов. Думать иначе — значит заблуждаться. У меня в два раза сократилась текучка. Вот он, коридор в мир качества! Только стабильный кадровый состав может решить проблему качества. Ах, вы этим не интересовались? Так поинтересуйтесь, а потом поговорим…
Он зачеркнул несколько фамилий в списке и сделал то, чего не делал никогда: отключил телефон. Машинально собирал разбросанные бумаги. Надо бы открыть окно. Устал. Даже к окну шел пришаркивая, ощущая непривычную тяжесть в ногах. Оперся на подоконник, запрокинул голову, почувствовал, как лица коснулся холодный воздух, закрыл глаза. Так и стоял у открытой балконной двери, на пороге тепла и холода. Оглядел комнату недоуменным взглядом. Шнур, выдернутый из розетки. Нагромождение книг — всякий раз он давал себе слово, что уберет. Свет лампы показался вызывающе ярким.