— Что значит «наоборот»? — спохватывается жена.
— Ну, скажем, соперница.
— Какая еще соперница, что ты выдумываешь? И ты говоришь об этом спокойно? — У жены краснеют мочки ушей. Дурной признак, надо ее успокоить.
— Я пошутил. Ты же сама говоришь: она еще ребенок.
…Метельников приоткрывает дверь, чувствует неловкость, дочь уже взрослая. Стоит, какое-то время привыкает к темноте, поправляет сползшее на пол одеяло. Теперь вот, когда он наклонился над дочерью, он видит выражение ее лица; рот слегка приоткрыт, дочь чему-то удивляется во сне. Ей положено удивляться, сказал себе Метельников и на цыпочках пошел из комнаты. Скрип двери показался невероятно громким. Метельников замер. Ему не хотелось, чтобы дочь проснулась и увидела его в своей комнате.
Мать никак не угадает, в кого пошла дочь. То ей кажется, что дочь копирует отца, то иная крайность: «Неужели ей придется так же страдать, как мне?» Далее следуют вздохи, заламывание рук. Видимо, я что-то недопонимаю. О каких страданиях идет речь? Ну, пусть в меня, что тогда? Почему это плохо? Я каждый день слышу одно и то же: «Поговори с ней, ей будет трудно в жизни. У нее твои запросы, а характер мой». После таких откровений я начинаю думать о собственных запросах, пытаюсь понять: большие они или маленькие? По Сеньке ли шапка? А может, дожил до пятидесяти и таскаю кафтан с чужого плеча? Мало ли таких? Понервничаю, понервничаю, жену пугну и успокоюсь.
Генеральный директор объединения; возможно, не самого большого, но известного. Разве мало? Много, говорю я себе. Так что с запросами у тебя все в порядке. Если у дочери твои запросы, это скорее хорошо, нежели плохо.
Теперь о характере. Про таких, как моя жена, говорят: непредсказуемый человек. Никогда не знаешь, как она поступит в следующий момент. Кто и когда внушил моей жене мысль, что у нее мужской ум? Во всяком случае, моего участия в этом заблуждении те было. Я оказался стороной потерпевшей. Лида считала нужным давать мне советы по любому поводу. Если я возражал, не соглашался — а, как правило, я именно возражал и не соглашался, — она ожесточалась, и наступал долгий, иногда длившийся месяцами период разлада. Разумные доводы не действовали на нее: она считала, что я возражаю из-за упрямства. Она права, я не слишком изобретателен в полемике с ней. Аргументы одни и те же: «Не знаешь», «Не понимаешь», «Не в курсе». Она даже не пробовала убедить меня. Назойливый женский догматизм, и больше ничего. «Возможно, я не понимаю чего-то, но я чувствую, надо поступить так». Особенно настойчивой она была в советах, когда дело касалось каких-либо кадровых перемен. Ей вечно хотелось меня оградить, предостеречь. О деловых качествах людей она судить не могла, оценивала их по внешнему виду, по манерам.
«Этот мужиковат, он и в деле такой же, — говорила жена. — Пьет чай с блюдца, прихлебывает. А этот — неряха, сбрасывает пепел мимо пепельницы прямо на ковер. Напрасно ты ставишь его на отдел, он тщеславен». Какая связь между неряшливо выкуренной сигаретой и тщеславием, она не объясняла. Говорила: я чувствую. Мы были на грани развода. Я понимал, мне это совсем не нужно — второй развод. Слава богу, грань так и осталась гранью, мы ее не переступили. Точнее будет сказать: я не переступил. Лида разводиться не собиралась.
Что-то долго я размышляю о жене. С чего бы это? Ах, да! Я думал о дочери. «У нее твои запросы и мой характер». А если это так и жена права? Ведь она бывает иногда права даже в своих немыслимых советах…
Так вот, если права жена и дочь унаследовала ее характер, это скорее плохо, нежели хорошо. Плохо! Я вот перегорел, терплю. А другой терпеть не будет. Накануне своего юбилея я обязан думать о дочери. Это оправданно. Моя дочь — тоже итог жизни, моей жизни.
Я говорю себе: обязан думать, надо думать. Отчего же не думается, может, я не люблю свою дочь? Куда девался я? Ни вот такусенькой черты. Копия матери и внешне, и внутренне. Все-таки дочь, убеждаю я себя, она должна быть ближе к матери. С момента своего рождения она была в ее власти. Что ж теперь сокрушаться? Эта неудержимая страсть встревать в разговор, говорить без сомнения даже тогда, когда предмет разговора представляешь смутно. И советовать. Бог мой! Советы моей дочери…
Года четыре, пять назад я радовался ее упрямству. Я принимал его как игру. Теперь я боюсь этого. Что-то нездоровое мерещится мне. Насчет моих запросов — тут жена явно преувеличивает. Я бы хотел, чтобы дочь была тщеславной. Тщеславие — хорошее лекарство против бесхарактерности. Увы, она не тщеславна. Не принимая чего-то в характере своей дочери, я мог бы сказать: она наивна, да и не умна, пожалуй. Мое родительское самолюбие было бы уязвлено, конечно, зато все однозначно и просто: глупа. Но увы или слава богу, это не так. У них, у этих молодых, разум особого свойства. Излишне приземленный, что ли. Поколением практичных людей — вот как я бы их назвал.