Историю с чеченцами никто в детсаду не вспоминал, но ребята с рабочего поселка, оговорившие его заведующей, поглядывали на мальчика с легким презрением и ощущением превосходства. Очевидно, они кичились своей смекалкой и умением жить, не идущими в сравнение с умишком этого терпилы-недотепы. Неизвестно, в какой мере они сами удумали историю, а в какой были надоумлены воспитательницей и родителями, с которыми поочередно состоялся серьезный разговор в кабинете заведующей за закрытыми дверьми, но общая тайна и нечистая совесть их сплачивали еще лучше, чем совместные игры в стае.
Алеша извлек для себя полезный урок из случившегося. К нему пришло недетское понимание того, что в бурных жизненных обстоятельствах щебенкой по голове получают далеко не основные их участники и уж точно не виновники. Поэтому, ежели в происходящем нет твоего непосредственного бытостного интереса, нужно активно всеми силами избегать участия, а не просто молча лицезреть и пассивно сторониться. Помимо того, он понял и крепко-накрепко запомнил, что любое внешнее событие легко переиначить в пересказе, оттого оно может иметь мириады толкований и версий, и не всегда та истинная побеждает — скорее, никогда.
В глубине души хулиганам из группы было немножко совестно: по канонам мальчишеской чести ябедничать нехорошо, тем более дурно — ложно оговаривать. С возрастом данное чувство теряет остроту, будучи исподволь вытесненным в темницы подсознания разумными и светлыми взрослыми оправданиями. В шесть лет этот процесс только начинался.
Чтобы как-то искупить свой нелицеприятный, бесчестный поступок, будущие дерзновенные покорители космоса и вечной мерзлоты, благородные защитники отечества и угнетенных во всем мире — соль земли советской — стали вдруг предлагать Алеше игрушки, на каковые ранее имели священное право лишь они, и ревниво и неусыпно следили, чтобы никто из послушной свиты — сильных и правых своей принадлежностью к стае — не отбирал их у него. Толстовское наблюдение о том, что мы ненавидим людей за зло, которое им причинили, в детском обществе еще не работало.
Алешина бабушка сдержала данное летом обещание, приехав в октябре в гости — как раз на день рождения внука. Но приехала не одна. Незнакомый пожилой мужчина лет шестидесяти, коренастый, с покрытым седой щетиной широким подбородком, слегка вытянутым лицом и серыми колючими глазами, с безмятежным спокойствием незваного гостя вошел в дом заодно с ней. Мама, видно, была предупреждена о необычном визите заблаговременно, ибо, в отличие от остолбеневшего, замершего на бегу к входной двери сына, удивления не выказала.
— Здравствуйте, мои дорогие, здравствуй, внучек золотой! — смущенной скороговоркой поприветствовала всех баба Маня с порога. — А это дедушка Витя, он тебе гостинцев привез.
Панаровы казенно поздоровались с новым приятелем бабушки и усадили гостей за недавно накрытый стол.
Дедушка Витя, в полинялом и неопрятном кителе железнодорожника, держался с достоинством. Он вынимал и вынимал из зеленого охотничьего рюкзака разные угощения: огромный балык из севрюги, копченых угрей, сушеного окуня, красную икру в пол-литровой банке, домашнюю колбасу, синие жестянки со сгущенкой, банку кофе, бутылку ликера, армянский коньяк, водку... Подобный богатый ассортимент подарков кому угодно придал бы солидной уверенности при сватовстве.
Алеша получил от внезапно объявившегося дедушки большой автокран на вращающейся платформе и был в полном восторге — у кабинки открывались дверки, стрела вытягивалась ввысь, удлиняясь, и позволяла подцепить на крюк и поднять в воздух любую машинку из его невеликого гаража; при езде по паласу внутри крана жужжал малюсенький моторчик.
— Я вот решил — переедем мы с Маней ко мне в Переволоки, на Волгу, — выпив положенные за знакомство и за здоровье хозяев, вольно опершись о спинку натужно заскрипевшего стула и задумчиво потирая хваткими пальцами характерный подбородок, поделился выношенным замыслом дедушка Витя. — У меня там дом свой в три избы, участок двадцать соток. Волга и море Жигулевское под боком — рыбачить и купаться можно. На лето всей семьей будете к нам приезжать — места полно.
О своих видах на будущее он уже успел излить душу в семьях остальных дочерей бабы Мани — слова были умело подобраны, выражения не раз обкатаны, и речь с толком и по делу лилась сама собой.