— А чего она ему не рожает? — резонно вопросил Анатолий. — Было б чем дома заняться — детьми — на шашни бы времени не оставалось.
— Это ее дело, — завернувшись в одеяло, отрезала Надежда, защищая младшую сестру. — Молодая еще — двадцать лет, пожить для себя хочет... Что она в жизни видела? Сперва отца-пьяницу, теперь мужа-идиота.
— Вот и пожила, — съязвил Панаров, выключая свет в спальне и отворачиваясь на бок. — В следующий раз башку ей оторвет, покуда не разведутся. Замуж вышла — о семье, о детях думай, а не «для себя»... И сколько она у нас будет торчать?
— Недельки две поживет, потом, если что, к Лизке переедет, — поворачиваясь лицом к стенке, ответила жена. — А там посмотрим...
Но уже меньше чем через неделю в дом Панаровых вошел Нежинский, с темным ликом, горящими нездоровым, шалым блеском аспидными глазами, черной щетиной на впалых, бескровных, восково-бледных щеках и всклокоченными смоляными волосами. Он хмуро поздоровался, молчком прошел в переднюю и безмолвно рухнул на колени пред тетей Наташей, мягко лежавшей на диване, даже не прикрыв за собой дверь в комнату. Это быстро сделала за него Алешина мама. Поэтому мальчик не слышал из задней разговора внутри. Где-то через четверть часа дверь открылась и дядя Артем возник на пороге.
— Ну что, мужчина, немудрено на женщину-то руку поднять? — с неприязненной иронией поинтересовалась Надежда.
Панаров молча вышел во двор, не желая ввязываться в разговор, его не касавшийся.
— Я жизнью своей клянусь, что с нее волос больше не упадет, — не поднимая от пола безумно светящихся глаз, с болью вымолвил Нежинский. — Я себе руку лучше отрублю!
— Вот бы раньше и рубил! — заботливо посоветовала свояченица. — Сладил с девочкой двадцатилетней, герой! Не устраивает — разводитесь. Кто тебя держит? Что она от тебя хорошего-то от свадьбы видела? Даже детей вон не решается заводить.
— Я ее люблю. Я не пью, зарабатываю, все в дом несу, по бабам не таскаюсь... — начал оправдываться зять, но тут же был прерван.
— Знаешь, я бы на всю эту домовитость твою наплевала и развелась, коли к тому только одну вещь добавить — руку поднимает, — выразительно, с презрением отмахнулась Надежда.
— Я же жизнью поклялся, что никогда больше... — заладил было наново Артем, но опять был прерван нетерпеливым жестом.
— Зарекалась лиса курей воровать… — с желчной усмешкой выразила Алешина мама свое отношение к обещаниям Артема.
— Она меня простила! — вдруг злобно выпалил тот.
— А вот я бы ни за что не простила, — заявила Панарова, подбоченившись и вызывающе, безбоязненно глядя вверх, в черные цыганские глаза.
— А я не на тебе и женился, — проронил Нежинский, повернулся и вышел, не попрощавшись, из дома.
На следующий день поутру тетя Наташа наскоро впихнула вещи в чемоданы и засобиралась домой. Синяка на лице уже почти не было видно, лишь небольшое изжелта-бурое пятнышко, которое она замазала тональным кремом и запудрила.
— Смотри, Наташка! Пока ты молодая, красивая, бездетная. Уехала бы в Саратов или Куйбышев, мужика нормального нашла, — дальновидно увещевала ее, провожая, старшая сестра. — Ведь он тебя сейчас быстро обрюхатит, чтоб привязать. А потом уже дороги обратно не будет: дети, возраст...
— Он сказал, что если сегодня до вечера не вернусь, чтоб я Толю завтра утром послала к нам… — невидящими глазами глядя в пространство пред собой, ровно промолвила та. — Его из петли вынуть... Он это сделает, я знаю.
— Веришь ему? — воскликнула Надежда, хлопнув себя маленькой ладошкой по бедру и укоряюще качнув головой. — Да хоть бы и повесился!
— Я решила, я возвращаюсь, — все тем же странным механическим голосом ответила Нежинская.
— Твоя жизнь, — помолчав, заключила Панарова, — иди, сестра...
Дверь хлопнула, и тетя Наташа с двумя чемоданами пошла на автобусную остановку, возвращаясь к мужу.
Алеша недопонял то, что ему удалось подслушать. Но где-то в душе чувствовал, что тетя Наташа поступила правильно. Даже ежели мама была права и дядя Артем не повесился бы. Она и сама не смогла бы с безразличием предоставить другому человеку свободу выбирать — жить иль умереть из-за нее. Жертвовать собой легче.