В последний приезд из тундры привез ей огромный двухкассетный стереомагнитофон «Сони», ни в какое сравнение не шедший с допотопным катушечником Алешиного отца. Два дня светящийся морем разноцветных огоньков японский монстр красовался и играл незнакомую зарубежную музыку в доме Панаровых — вахтовик нашел достойную компанию «на выпивон» в лице крепкого, широкоплечего соседа.
Баба Шура с Томкой чинно восседали за накрытым столом; Панаровы пригласили и Козляевых. Мудреное татарское имя приезжего на побывку никто не помнил, все его кликали Витьком, как он сам с готовностью представлялся русским. Мало кто из татар в общении не предпочитал откликаться на невзыскательное, неброское имя взамен вычурного настоящего, нареченного муллой словно в шутку или из скрытой неприязни к родителям.
— Вот ты, Витек, че ты поперся на этот север? — испив за встречу первую рюмку и не совсем любезно, по-простому, по-соседски, завязал застольную беседу Анатолий. — Там же зеки одни, холода, ни солнца, ни зелени...
— Тольк, да я там за месяц срубаю, как ты здесь за полгода в горячем, — с по-восточному мудрой раскосой усмешкой ответствовал тот. — Плюс северный стаж для пенсии, путевка на море раз в год, снабжение, техника, шмотки иноземные... Тамарку вон королевой одеваю.
Сестра томно опустила долу согдийские миндалевидные очи с длинными ресницами и лукаво улыбнулась, грациозно покачивая стройной, точеной ножкой под столом. Все это подмечал Алеша, рассеяно играя в солдатики на полу в другом конце комнаты.
— Ну, а здоровье? У вас же там до сорока-то не доживают, — вызывающе дернул носатой головой Козляев. — Или печень отказывает, или туберкулез... Ты вон тоже покашливаешь.
— Это меня на буровой немножко продуло перед отъездом — оклемаюсь, — беспечно тряхнул Витек черными кудрявыми волосами, разливая водку по стаканам. — А не пить там нельзя — быстро с катушек слетишь.
Мужчины снова чокнулись, выпили и задышали ноздрями на закуску на вилках. Вечно голодный Семен с жадностью наворачивал за двоих, Анатолий с неохотой изредка поддевал и забрасывал в рот что-нибудь, не глядя, лишь заметив на себе пристальный взор жены, Витек почти не прикасался к еде, лишь пил.
— Я там тоже не навечно. Вот Томку замуж выдам, стаж выработаю, на дом скоплю и в Крым уеду, виноградник разводить, — мечтательно потянулся он за столом, заново протягивая руку за бутылкой. — Там наши предки раньше жили... Хочешь, Томка, замуж за богатого? — неожиданно обратился он к сестре.
— Перестань, Витя, не смущай девочку, — робко подала голос баба Шура. — Рано ей — только школу заканчивает. Учиться дальше надо.
— Замуж не хочу. Я в Москву хочу, — дерзновенно блеснула угольками глаз строптивая сестрица.
— А чего ты там не видала? — удивленно и недовольно поинтересовался брат. — Там мужиков-то нет — дохляки одни да комсомольцы голозадые — педики через одного.
— Я актрисой хочу стать, в кино сниматься, — потупив взор и внутренне решившись, тихо известила Томка.
— Ага, наглазелась, значит, в зеркало! — захохотал, потирая ладони, Виктор. — Ты много татарок в актрисах видела?.. Они ж бляди все, эти актрисульки!
— Витенька, ну перестань! — опять взмолилась баба Шура. — Здесь дети — Алеша вон слушает.
— Вот Алешка вырастет — я Томку за него отдам, — огласил вдруг, как о давно решенном вопросе, ее сын. — Пойдешь, Томка?
— За Алешу?.. Конечно, пойду, — пристально глядя на раскрасневшегося от замешательства мальчика, с таинственно заигравшей на губах улыбкой ответила девушка. — Я не спешу, обожду, пока он подрастет.
— Она уж старухой будет беззубой, когда Алешка вырастет, — с присущим ей чувством такта вставила Козляева.
— Какая же старуха? — возмутилась баба Шура. — На десять лет разнятся всего.
— Не десять, а одиннадцать, — не сдавалась педантичная в вопросах бабьего века Тонька. — Ей уж через год рожать будет пора.
— Вот вы и рожайте через год! — молнией вспыхнула Томка. — А в столице и татарки могут быть актрисами. Я туда и маму заберу. И Алешу... Да, Алеша?.. Поедешь со мной?