— Ты че, придурок, с ножом по порядку носишься? — кивнув на финку, что держал в руке Козляев, не менее буднично вопросил Алешин папа.
— Я ей башку отрежу! — уже злее, видно, оскорбившись на «придурка», пообещал Семен, повысив голос. — Где она?
— Вот дома бы и резал, — благоразумно посоветовал Анатолий. — Че упустил-то?.. Теперь уж поздно. Нож убери и спать иди.
— Тольк, ты не лезь, ты не знаешь, — придвигаясь ближе и не опуская ножа, предупредил Козляев. — Ее в лесу с этим сукой, с татарином, видели, я все знаю. Приедет со своих северов — я его завалю! А сейчас эту паскуду.
— Здесь ты никого не завалишь, — в упор глядя на Семена, ровно возразил Панаров. — В себя приди. Видишь, пацан вон стоит. Домой иди. Вернется — делайте у себя, что хотите. Мне на вас обоих насрать.
— Ты ее защищаешь, что ль? — изумленно поднял брови Козляев, будто лишь сейчас осознав новую, неожиданную мысль. — Может, как мудак Фролин, тоже ее по углам обжимаешь? Я ведь все знаю... С дороги уйди, а то Надька щас вдовой станет!
Козляев, прижав финку рукояткой к правому боку у пояса, хищно осклабился, наклонился вперед, весь как-то ссутулился, словно идя на кабанчика, и двинулся на Анатолия.
Алеша совершенно не понимал, что происходит и что ему делать, стоял как вкопанный и собирался зареветь.
Панаров расставил пошире ноги, как дровосек Ходлера, легко подбросил в руке и поудобнее перехватил топорище.
— Щас тебя колуном промеж рогов охерачу, козья морда! — возвестил он о своих планах Козляеву.
В этот момент во дворе раздался испуганный рев Алеши.
То ли перспектива получить топором в лоб, то ли слезы ребенка подействовали на ревнивца. Он заткнул нож за пояс, и исступленный блеск в его глазах поутух.
— Ну смотри, Тольк, я ведь тебе не прощу, — пригрозил Семен, тряся указательным пальцем с грязным ногтем. — Ты не думай, что я по пьяни. Пожалеешь, вот увидишь... Потом не обессудь.
— Спать иди, придурок, — опустив топор, приказал Панаров.
Козляев громко вздохнул, медленно развернулся и ушел восвояси, потупив голову. Через минуту с огорода воротилась Тонька, распираемая чувством благодарности.
— Спасибо, Толенька, спасибо! Век не забуду! Он ведь чуть меня не зарезал, — по-бабьи запричитала она. — Хорошо — пьяный, убежала... Дочь бы сиротой оставил.
— Ты зачем меня в свое блядство замешала? — презрительно попрекнул ее, отодвигая в сторону благодарные руки, Панаров. — Бежала бы к Фролину.
— Далеко, боялась — догонит, — плаксиво призналась Козляева. — Да и дверь у него вечно заперта. А ты мужик настоящий... Можно, я у вас переночую?
— А завтра что?.. Жить останешься? — иронично поинтересовался Анатолий.
— Завтра я все решу, — коротко пообещала Тонька, нахмурившись и перестав всхлипывать.
Переночевав в передней на диване, что ради нее не стали и раскладывать, Антонина ушла из дома рано утром. Она направилась прямиком в районный отдел милиции, где работал ее троюродный брат.
В конце рабочего дня у заводской проходной Козляева поджидал милицейский «уазик», и Семен канул бесследно. Домой он воротился лишь недели через три, с землистым, понурым, заросшим щетиной лицом, прихрамывая и придерживая что-то рукой в правом боку, заметно осунувшись и постарев. Жена его совершенно не страшилась.
С тех пор Козляевы не собирались за одним столом с Панаровыми.
Как-то невзначай Алеша заслышал краем уха возмущенный голос Фролина в разговоре с отцом: «Вот тварь! Она ж его чуть не убила! Калеку с братцем из мужика сделали. В больнице в Саратове валялся — все внутри мусорами отбито. Я б такую в лес по грибы отвез и закопал там. Живой».
Анатолий промолчал. Он только что сошелся с Фролиным на условиях, на которых с завтрашнего дня под аванс будет выносить для него через «вертушку» хрусталь...
Социализм неумолимо приближался, дотягивался к дому Панаровых воздушной веткой газопровода. Все шло по плану — нужно было лишь вовремя платить.