Предвкушая заслуженную похвалу за добровольные старания, начинающий художник-портретист на одной из перемен гордо извлек рисунок из портфеля и показал учительнице. Вокруг ее стола тут же сгрудился кружок любопытных девочек, с интересом разглядывавших картинку.
— Никогда этого не делай, Панаров! — как гром средь ясного неба, раздался ошеломительный вердикт Риммы Григорьевны. — Ты меня хорошо понял?
— Почему? Разве я плохо нарисовал? — опешив от негаданной реакции женщины, от которой ожидал одобрения, оторопело вопросил Алеша.
— Ленина рисовать нельзя!.. Рисуй все, что угодно, кроме Ленина! — прогремела на весь класс вмиг побагровевшая от священного гнева учительница. — Запомнил?
— Но почему? — не понимал вконец растерявшийся Панаров.
— Это тебе родители должны втолковать, — осуждающе закачав головой, промолвила Римма Григорьевна. — Твой рисунок я оставлю у себя, а с ними поговорю.
— А картинки в книжках? — не унимался мальчик, снова натолкнувшись на что-то вне границ его детского миропонимания. — Там Ленина кто-то нарисовал — значит, можно рисовать?
— Вот когда вырастешь и станешь художником — тогда и тебе будет можно, — отрубила классная. — А пока твое дело — учиться... И Ленина больше не рисовать!.. Запомнил?
— Запомнил, — потупив голову под злорадными взглядами одноклассников, зардевшийся Алеша с позором вернулся за свою парту.
Вечером он рассказал о непредвиденном фиаско родителям.
— Ну, ты додумался! — изумленно рассмеялся отец. — Ты что ж нам-то ничего не сказал и не показал, лихой творец шаржей?
— А что плохого я сделал? — с ощущением несправедливости, допущенной по отношению к нему, спросил огорченный ребенок.
— Да ничего плохого, — успокоил его папа, погладив ладонью по голове. — Просто взрослые тоже придумывают свои игры. В них есть свои неписаные правила, которых ты еще не знаешь, и рано тебе их знать. Игра, кого можно, а кого нельзя рисовать, очень старая — святотатством называется.
— А кого еще, кроме Ленина, нельзя? — на всякий случай решил уточнить мальчик.
— У вас в школе на стенах есть портреты? Вот их, эти личины канонизированные, лучше не рисуй, — с неприязненной иронией к собственным словам ответствовал Анатолий. — Тебе мало всего остального? Вон, возьми любую книжку или журнал с картинками и срисовывай.
Так ничего и не поняв, Алеша решил, что игры у взрослых странные, неправые, и рисовать он их больше не будет.
Мама в мужской разговор не вмешивалась, но, хоть и не бранила его, как не раз случалось, в серьезном молчании не чувствовалось скрытого одобрения иль хотя бы безмолвной поддержки.
Как образ самого лучшего, самого доброго на свете и самого любящего детей человека может быть связан с какой-то угрюмой тайной, с древней игрой взрослых, с неизъяснимым запретом невинных вещей, не укладывалось в Алешиной голове.
Глава 30
Занятия в школе начинались в половине девятого, в восемь отворялись двери, но Панаров уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, сообща с кучкой других детей из начальных классов, сгрудившихся на школьном дворе, за пятнадцать минут до открытия. Рабочий день мамы был тоже с восьми. За полчаса они выходили из дому, шли вместе за руку до школьной калитки и там прощались.
Путь до школы вел по тротуару, отделявшему ряды унылых чинных улиц с похожими друг на друга частными жилыми домами от широкого поля — пустыря, поросшего диким ковылем, пока только начинавшего застраиваться от края многоквартирными двух-трехэтажками заводчан. Обкатанная грунтовая дорога бежала по краю поля, редкие громыхавшие мимо грузовики, выезжая по ней на большак, поднимали за собой клубы пыли, в кружении ветра достававшие до самого тротуара.
Здание было с части видно с улицы, где жила семья Панаровых, и мальчик легко нашел бы дорогу один. Но на пути до школы нужно было дважды перейти проезжую часть, и мама боялась за сына. Да и дома утром часто никого не оставалось — отец уходил в первую смену к семи.
В классе Алеша поначалу знался лишь со своим товарищем по уличным играм, робким, заикающимся Степой, которого тоже записали в «Г». Остальные ребята быстро разбились на группы по месту жительства: «двухэтажковские», «центровские», «рабоченские». В каждой имелся свой лидер, чей авторитет был заслужен давно, на улице или в детсаду, и не нуждался в подтверждении. Однако для вожаков других стай он не значил ничего, и дети с первых же дней занялись дипломатией и ее традиционным продолжением, чтобы без промедления выстроить правильную иерархию.