От завернувшей стужи бревна сруба жалобно и просительно потрескивали, запушенные кружевным инеем и залепленные крупчатым снегом окна пропускали внутрь тусклый, холодный, синеватый свет, превращавший силуэты бессмертника и фикуса в горшках на подоконниках в дивных сказочных чудовищ. Полыхавший розово-желтым пламенем газ громко шипел в открытых на полную мощность горелках обеих галанок, но в доме все равно было прохладно, и Алеша ходил по комнатам в кофте и шерстяных носках.
После гибели под колесами злополучного грузовика несчастной бабы Шуры соседская половина дома оставалась нежилой — окна на фасаде были грубо заколочены кривыми щитами из некрашеных старых штакетин, дверной проем крест-накрест перекрыт толстым брусом, прибитым «двухсоткой» к косякам, запущенный палисадник зарос сорняком.
Стена, отделявшая половину Панаровых от выстуженной соседской, оставалась ледяной на ощупь и крала тепло из избы. Деревянные рамы окон, хоть и были двойными зимой, утепленными по краям аптечной ватой и обклеенными бумажными лентами, прозрачно желтевшими на фоне голубоватого глянца белой эмали, не справлялись с резкими, шквалистыми порывами северного ветра, огнем обжигавшего нос и щеки прохожих на улице; завалинки пропускали мороз в подпол, холод губил верхний слой годовых запасов картошки, становившейся приторно-сладкой на вкус и годившейся лишь непривередливым поросятам, и поднимался незримой мглой в комнаты через широкие зазоры меж половицами.
— Мы на этом газу разоримся — посмотри, как счетчик крутит, — пожаловалась Надежда мужу. — А дома холодина собачья... Завалинку надо было выше и толще делать.
— Что толку-то, коли полдома вымораживается? — резонно заметил тот. — Топили б за стеной — и у нас бы тепло было. А так все в щели да через стену уходит. Хоть бы кто из татар этих чертовых появился — продал бы или сам заселился.
— Да вроде Витькин брат младший должен к весне приехать. Маруська сболтнула — тоже где-то на северах калымит, — поделилась обнадеживающими сведениями Алешина мама. — Говорит: хилый, здоровье на вахтах угробил. Хочет бросить и здесь приткнуться.
— Это Рафик, что ль?.. Видел его пару раз, когда Витька еще живой был, — вспомнил с неодобрением Анатолий. — Витек его гонял все время — чмурыжный он, не сравнить со старшим... Витьку жалко, лучше бы он здесь жил.
— И пороли бы не просыхая, два алкаша, — скептически предрекла Панарова. — Пускай хоть кто живет, главное — чтоб топил и за домом следил. Детей с ним не крестить… Иди поросятам вынеси, орут — здесь слыхать.
Сибирский хлад ощущали и животные. Тошка, свернувшись калачиком, прятал черный нос в пушистой, отросшей к зиме шубке, видимо, доставшейся ему от лайки по одной из линий предков, вылезал из будки, забитой старыми холщовыми мешками и ветошью для тепла, лишь изредка. Прошка, возвращаясь из кратких инспекций участка, нетерпеливо, почти с человеческим раздражением в голосе просил отворить дверь и впустить внутрь и прыжком врывался на кухню в облаке пара. Поросята чаще требовали теплого, дымящегося пойла и зарывались, закапывались с головой в кипу стружек в углу, как в гнезда, хотя в конюшне было гораздо теплее: крошечное оконце было подбито паклей по краям, дверь обшита старыми войлочными одеялами и тяжко открывалась, примерзнув за ночь, выпуская наружу клубы влаги, как из бани, густо сдобренные ядреным запахом свиного навоза.
За свежей стружкой Алеша ходил с папой на лесозавод, высокие кирпичные цеха и грандиозные рельсовые краны которого виднелись из окна кухни вдалеке на холме в обрамлении голых стволов старых, вековых сосен.
Анатолий взял с собой «Суру» с канареечного цвета мужской рамой, три пустых мешка, совковую лопату и сына. Свернув со своей широкой прямой улицы в настолько тесный извилистый переулок, что не проехал бы и мотоцикл с коляской, они прошли мимо некрашеных тесовых ворот, ведущих во двор Козляевых, из-под которых на секунду высунулся и тут же исчез нос дородного пса, начавшего бесноваться на тяжеленной цепи, почуяв чужих людей.