— Если не башкой, а одним местом думает, и под боком будет — не уследишь, — пытаясь вернуть пошатнувшийся авторитет в глазах товарища, отсек Анатолий. — Узнаю — башку оторву. А все время у ноги держать или вдоль порядка с ножом носиться, как тот придурок, я не буду… Хоть поездку эту ей когда-нибудь припомню… Я б на ее месте не уехал от двоих детей.
— Она у тебя мужик в юбке, ей по боку дети — карьера на уме, — отрывая цепкими пальцами сушеную рыбью голову и посыпая пол под стулом чешуей, вынес свой вердикт Фролин. — Силы за тобой не чувствует. А знаешь почему?.. Не из-за денег, нет: ты последний без соли не доедаешь, и она голой в рванье не бегает. В конторе-то, я знаю, как они наряды меняют. Ты и сам не чуешь, чего и сколько у нее по шфанерам да тумбочкам напихано. И не из-за водки: таких, как ты, миллион. А тех, что хуже, еще больше... Под забором не спишь, руку не поднимаешь, деньгу в дом несешь — мужик справный, порядочный, надежный.
— Чего ж тогда еще надо? — соглашаясь с характеристикой, в целом совпадавшей с его самооценкой, Панаров воспрял духом, приосанился и расправил налитые плечи, не замечая легкого аромата фимиама, смешивавшегося с пивным хмельным запахом в воздухе кухни.
— Бабу себе на стороне заведи, — наклонив вперед сивую голову, выразительно выпучив очи и понизив голос, присоветовал приятель.
— На кой черт это мне? — удивился Анатолий. — Я зачем женился? Чтоб грязь всякую подбирать?
— А ты не грязь, а добропорядочную заведи, — терпеливо убеждал Алексей. — Что, мало у нас на заводе разведенок без мужиков? Вон, Любка Даманская бесхозная досель пропадает… Ну, или вдову... С замужними не связывайся и с шалавами. От этих толку не будет, головняк один. Нормальную найди.
— Я из семьи уходить не собираюсь, — категорично помотал головой Панаров, откусывая крепкими зубами сухое мясо с рыбьего хвоста. — И мне дома всего хватает.
— Да никто ж тебе не говорит из семьи уходить, дурья твоя башка! — заорал на всю кухню Фролин и тут же, испугавшись, снова выпучил глаза и перешел на свистящий шепот. — Наоборот, сразу обозначь позицию, что от детей не уйдешь. Что ты с ней просто потому, что тебе с ней как с человеком хорошо! Врубаешься?.. Ясно — любая баба в душе будет надеяться, что отобьет. И стараться будет получше казаться, чем она есть по натуре своей. Все они одинаковые, так что кол на кол менять… Но ты себя ценить начнешь, через ее глаза и мозги себя видеть! А вот это твоя быстро просечет и враз хвост-то поприжмет. Они это в мужике за версту чуют, — самодовольно засмеялся Алексей, вальяжно потянулся на стуле и хрустнул суставами.
— Неохота жизнь себе усложнять, — с сомнением изрек Анатолий. — Скрытничать, ловчить, обманывать, все время опасаться, чтоб не ляпнуть чего или кто другой не ляпнул. Мне вон проще, — кивнул он на канистру, — накатил с мужиками после работы, телик включил — и спать пошел вечером.
— Вот-вот, проще, — наставительно протянул по буквам Алексей, подняв брови и въедливо улыбаясь. — Только если ты сам на себя забил — не дивись потом, что и баба тебя ни во что не ставит. А наткнется на мужика со стержнем, что посложнее, поизощреннее умеет жить — и крышу-то ей сорвет... Природа у них, Тольк, такая... Против природы не попрешь.
Фролин глубокомысленно, со значением заглянул в очи приятелю, впавшему в задумчивость и механически жевавшему соленые волокна с обглоданного рыбьего хвоста.
Глава 39
Панаров крепился две недели. После смены забирал сына с продленки, на обратном пути заходил в детсад за Леночкой — в тот самый, что не так давно посещал Алеша, и воспитательницы его прекрасно помнили. Потом, вернувшись домой, грел ужин, кормил детей, выносил свиньям, чистил снег во дворе, приготавливал одежду на завтра, стирал, переглаживал, свирепо утюжил платьица, блузки и рубашечки, мыл полы и пылесосил — все в угрюмой задумчивости и молчании.
Поначалу их по очереди через день навещали оживленно говорливые тетки, приносили гостинцы — чего-нибудь вкусного, инспектировали холодильник и полки с детским бельем, интересовались, не болеют ли, все ли в порядке в школе и в саду, не нужна ли помощь.