Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.
Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья. С
ледом за еретиками на шестах проносят кукол
Из холста, соломы, красок — тем злодеям в назиданье,
Что побегом или смертью избежать суда хотели.
Имена и преступленья намалеваны на платье.
Их поймать святые судьи не смогли иль не успели,
Вместо них костер подарит куклам смертное объятье.
«...Доктор Антонио де Вергара, он же Моисей де Вергара, португалец, по роду занятий врач, иудействующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию.
Диего Гомес де Саласар, он же Абрам де Саласар, португалец, по роду занятий купец, иудействующий, отсутствующий беглец, умерший во Франции, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию...»
...В беззаботном Амстердаме, на другом краю Европы
Мануэлю Пименталю улыбается фортуна.
Он купец, судовладелец, перед ним — прямые тропы.
У причала ждет приказа белопарусная шхуна.
По субботам, рано утром, посещает синагогу.
Хоть состарился, шагает так же быстро и упруго,
За покой и процветанье он хвалу возносит Богу,
Каждый вечер он играет в кабаке «Четыре друга».
Исаака бен Жакара в Пиментале разодетом
Узнает купец Альфонсо за столом, в пикет играя.
«Исаак, ведь в Лиссабоне вас казнили прошлым летом!» —
«Дон Альфонсо, я там не был. Козырь ваш, игра вторая!» —
«Казнь была в изображенье, просто кукла из соломы,
В колпаке и балахоне, на табличке — имя ваше...» —
«Жизненной реки порою столь причудливы изломы...»
Исаак тасует карты, долго-долго пьет из чаши.
«...Мануэль де Пименталь, он же Исаак бен Жакар Пимен-таль, португалец, по роду занятий судовладелец, иудейст-вующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию…»
Возвращается под утро, как всегда, в игре — удача,
В кошельке звенят монеты, ум его — острее бритвы.
Он ложится спать веселым, но во сне едва не плачет:
Исааку снятся куклы, кемадеро и молитвы.
Куклы корчатся и стонут, их вот-вот поглотит пламя,
На него ж глядит сурово инквизитор на балконе.
...Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,
И кому какое дело, что случилось в Лиссабоне...
...А вскоре появился в Амстердаме странный незнакомец. Он пришел в кабак «Четыре друга», в котором каждый вечер Мануэль Пименталь давал урок карточной игры. Незнакомец с тусклым взглядом молча сел за его стол, и Мануэль проиграл ему всё, чем владел: шхуну, дом, шпагу, даже старый пистолет, с которым никогда не расставался. «Я приду за выигрышем ночью», — глухим голосом сказал незнакомец перед тем, как оставить кабак. На просьбу Мануэля отыграться, он повторил: «Ночью, — и добавил: — Если тебе есть что ставить».
Мрачен и молчалив нынче дон Исаак.
Пальцами по столу — будто бы в барабан.
Рядом с колодой карт стертый лежит пятак,
А в Лиссабоне вновь время отверстых ран. Бьют вдалеке часы, доски уже скрипят.
Дон Исаак молчит, только глядит на дверь.
А на пороге — гость, он с головы до пят
В черный укутан плащ, скалится, будто зверь.
…Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.
Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья.
Следом за еретиками на шестах проносят кукол
Из холста, соломы, красок — всем злодеям в назиданье…
В тусклых его глазах горечь и вязкий мрак.
Вот он колоду карт мягкой берет рукой:
«Встретились наконец, беглый дон Исаак?
Скоро вернешься ты вместе со мной домой…»
Гостя лицо бледней старого полотна:
«Немощен человек, праха земного горсть...»
Хмуро глядит в окно призрачная луна,
Хмуро глядит в глаза странный, нелепый гость.