«Мушкетер, на меня не смотри свысока,
Ведь порою позор — не позор.
Просто смерть на войне иль дуэли — легка,
А попробуй взойди на костер!
Ты с помоста глядишь — растеряться не грех,
Над тобою хохочут враги.
И не видно родных, нет сочувствия в тех,
Кто кричит — то ль «распни», то ль «сожги»…
Я сломался тогда — на колени упал,
Словно пулей сраженный в бою.
Я слова покаяния громко сказал
За себя и невесту свою…
Лишь в Гаскони покой обрели беглецы,
От костров и темниц вдалеке.
На плечах и запястьях остались рубцы,
И позорный наряд — в сундуке».
…Не успеет ответить отцу мушкетер:
Что страшнее — костер или бой?
И ни разу не вспомнит былой разговор —
До минуты своей роковой.
Вспомнит он — и поймет, погружаясь во мрак,
Уходя в леденящий огонь,
Что уже не Портос, а еврей Исаак
Никогда не вернется в Гасконь.
На «санбенито» — одежде для еретиков, осужденных инквизицией, — обычно писали имя осужденного, его грехи и рисовали либо языки пламени, направленные вверх (если приговаривали к сожжению), вниз (из милосердия приговоренного предварительно удавливали) и без пламени — если еретик приговаривался к покаянию. После покаяния позорная одежда с именем раскаявшегося грешника торжественно вывешивалась в церкви.
Первый известный историкам де Порту — Авраам де Порту, судя по фамилии, выходец из Португалии, живший в провинции Гасконь (королевство Наварра). Португальские и испанские мараны (крещеные евреи), как правило, стремились бежать в протестантские страны (Наварру, Голландию, Англию), поскольку там не существовало инквизиции. Согласно мнению современных историков, прототипом Портоса для Александра Дюма стал Исаак де Порту, сын (или внук) Авраама.
Вражеский лагерь огнями залит,
Что именинный торт.
Старый вояка по имени Шмит
Мрачен и зол, как черт:
Шведы из пушек по стенам палят
И готовят таран.
А у него — двенадцать солдат,
Горсточка горожан.
В городе жил один иудей,
Старый, нищий, больной.
Слухи ходили, что он — чародей,
Знается с сатаной.
Шмит прошептал: «Не нужен мне рай,
Нечего мне терять!
Знаешься с чертом, старик, — спасай!
Душу готов продать!»
«Что же, — ответил солдату еврей, —
Может, не нужен черт.
Ну-ка, приятель, шагай веселей,
Жди меня у ворот!
Я заколдую пули — а там
Ты положись на них…»
Каждую пулю поднес к губам,
Молвил над каждой стих.
Выстрелил первым красильщик Симон
И закричал: «Попал!..»
Выстрелом первым был поражен
Вражеский генерал.
Шведский трубач, заката алей,
Выдал хриплую трель.
Пули летели тучей шмелей,
Каждая — точно в цель.
Был горожанами приступ отбит.
Шведам — кровавый бал.
И после боя растерянный Шмит
Так еврею сказал:
«Если б не чудо твое, ей-ей,
Нам бы уже не жить.
Ты научил бы меня, еврей,
Эдак вот ворожить!»
Молвил старик:
«Люблю рисковать...
Вот тебе мой ответ:
Я не умею, солдат, колдовать,
И колдовства тут нет.
Если душою, по воле небес,
Тянешься к чудесам,
Чудо большое из малых чудес
Ты сотворишь и сам».
В зале городской ратуши в немецком городе Кисингене долгое время хранилась статуя еврея, которому, как утверждают, город был обязан тем, что отбился от шведов, осаждавших Кисинген в Тридцатилетнюю войну. Предание гласит, что во время осады этот еврей чудесным образом отливал пули, всегда попадавшие в цель.
Воскресным утром был сожжен
Какой-то иудей.
Под пыткою сознался он
В греховности своей.
На казнь глядели сотни глаз
Сеньоров и сеньор.
И слышал он в свой смертный час
Толпы нестройный ор.
То ль крик, то ль карканье ворон —
И корчился злодей.
Вокруг лишь кукол видел он,
Похожих на людей.