Глава I
Зеленые чернила
«…И кто, был другу верно предан, был этим другом верным — предан».
…На Кавказе, в селении «Красная Поляна», в 1934–35-х годах туристской базой заведовал Владимир Александрович Энгель. Чудесный старик, мягкий и добрый, любивший туризм и туристов, и так радостно и тепло встречавший их, как своих самых любимых друзей, помогал им выбрать интересные маршруты и соответствующее снаряжение, так подробно и интересно рассказывал им о Кавказе, что молва о турбазе на «Красной Поляне» распространилась по всем туристским уголкам страны.
Был он прекрасным знатоком Кавказа и методистом экскурсионного дела. В помощники себе — экскурсоводами по Кавказу — он старался привлекать людей как и он любящих Кавказ, знающих его, не боящихся длинных горных маршрутов с ночёвками у костра.
Когда он встретил Юрия Ефимова — будущего географа, тогда еще очень молодого, но одаренного и яркого человека, он сразу «влюбился» в него и пригласил экскурсоводом на Краснополянскую турбазу.
Лекции Ефимова привлекали туристов каскадами виртуозного, ослепительного красноречия. Это были увлекательные, блестящие поэмы из истории покорения Кавказа, а также описания кавказской природы, оправленные в поэтическое и вдохновенное слово.
С Юрой Ефимовым судьба свела меня на курсах ОПТЭ — (Общество Пролетарского (!) Туризма и Экскурсий). Вот как это случилось.
Вернувшись в Москву из внезапно прервавшейся журналистской командировки в пионерский лагерь Артэк в начале лета 1934 года, я не знала за что мне взяться и куда себя девать.
Мои отношения с мужем, как мне тогда представлялось, окончательно зашли в тупик, а жить одной, летом, в сутолоке огромного, разгоряченного жарой города, меня совсем не прельщало.
Я была, в ту пору, начинающей журналисткой и обычно старалась на лето уезжать «за материалом» куда-нибудь подальше от больших городов. И тут как раз мне предложили поехать экскурсоводом на только что открывшийся Беломорско-Балтийский канал.
До этой поры мне не приходилось выступать в роли экскурсовода, но с работой ОПТЭ я познакомилась еще в 1933 году, проведя лето на Алтае, собирая материал для очерка об Алтайском крае.
Побывать на ББК мне показалось заманчивым, а освоить экскурсионный материал — не так уж сложно.
Я знала, что канал построен заключёнными, и это тоже вызывало интерес.
И я поехала, захватив с собой своего старшего сына — пятилетнего Славку.
Оказалось увлекательным и «знакомство» с ББК, и экскурсоводческая работа.
Я возила группы туристов на маленьком экскурсионном пароходике «К. Маркс» от Медвежьей горы до пристани Сороки на Белом море.
Мы поднимались вверх по шлюзам реки Повенчанки, плыли водоразделом по живописнейшему озеру Выг, с сотнями крошечных островков, и спускались к Белому морю. Пока наш «К. Маркс» шлюзовался, мы с туристами ходили на плотины, любовались водопадами водосбросов, собирали камни для коллекций. На Выг-озере невозможно было спать, до того красивы были белые ночи с оранжевыми зорями в полнеба.
Наш туристский сезон прошел великолепно, меня все хвалили, признали одаренным экскурсоводом и премировали за отличную работу. Так я стала сотрудником ОПТЭ.
Зимой при ОПТЭ открылись курсы по подготовке квалифицированных экскурсоводов, и 30 лучших экскурсоводов туристских баз были приглашены на курсы. В том числе и я.
Здесь я и познакомилась с Юрием Ефимовым.
Он работал на Краснополянской базе Кавказского маршрута и о нем ходили слухи, чуть ни легенды, о его богатейшей эрудиции, об удивительном знании Кавказа, о прирожденном ораторском таланте. Было ему всего двадцать один год.
Курсы наши помещались в подмосковном городке Болшево, там же было и общежитие. В свободное от лекций время чудесно было бродить на лыжах или стремительно мчаться с крутого берега Клязьмы на широкий заснеженный луг...
Юра Ефимов сидел за одним столиком со мной С первого же дня мы понравились друг другу и стали проводить много времени вместе.
Это была даже еще не весна — преддверие весны, когда днем исходят слезами сосульки, чтобы утром снова украсить крыши стеклянной бахромой. Ночи еще холодные, луна окаймлена светлым кругом и снег искрится. Черные стволы лип на крутом склоне Клязьмы отбрасывают четкие тени, ветки не шелохнутся. На морозном воздухе дышится легко и привольно.
Днем мы занимались, а вечером ходили гулять на обрыв к реке.
На занятиях мы плохо слушали то, что скучно и монотонно читал методист. Сначала для развлечения играли в «крестики и нолики», потом в отгадывание слов. Затем выяснилось, что мы оба любим стихи, и на занятиях мы исписывали целые тетради тем, что знали наизусть; главным образом — он, так как я знала гораздо меньше. А по вечерам Юра читал мне вслух стихи — конечно, Ахматову, Гумилева, Цветаеву, которую он просто обожал, и, — свои собственные тоже.
Этот мальчик был поэтом с детства. Его стихи, особенно ранние, были несколько вычурны, но блестящи и легки, как и услышанные мною позже лекции о Кавказе. Стихи всегда были искренни, взволнованны, даже если эта взволнованность и не касалась глубоких тем или раздумий.
Прекрасные стихи были посвящены Девятой симфонии Бетховена, которую он, потрясенный, слушал в концерте.
Была у него еще и поэма «Голубая молодежь».
В поэме описывались четверо друзей, юношей, из тех, кого потом стали называть инакомыслящими. Тогда такого термина еще не существовало.
Друзья собираются, болтают о том о сем, непочтительно выражаются об «Отце Народов — Великом Кормчем» — это в те-то годы! Хотя было только начало тридцатых годов, но уже гений «кормчего» засиял в ореоле божественных лучей. Они Критиканствуют, всерьез принимают Ильфа и Петрова, но между тем ведут жизнь обычных молодых советских людей: учатся, ходят на собрания — хоть и не слушают; голосуют, как положено, словом, свою «фигу» тщательно держат в глубине кармана.
Однако, один из четверки наиболее подвержен «крамольным» мыслям, больше других наделен совестью, его беспокоит и заставляет задумываться такая гениальная идея, как коллективизация, и он склонен сомневаться в будущих ее плодах и методах организации коллективного хозяйства.
Другой герой «голубой четверки» («голубой» не по крови, но по контрасту с бездумными головами «красной», комсомольской молодежи) смекает, что их, пожалуй, могут и «загрести» за такие разговорчики.
Этот башковитый юноша соображает, что зашли они слишком далеко, вели себя в студенческой среде слишком вызывающе и ареста им, пожалуй, не миновать. Тогда он «резонно» решает если гибнуть, то зачем же всем?..
Он умнее других, одаренней, энергичней, жизнеспособней, он так любит жизнь и будущее сулит ему многое. Если все равно гибнуть — зачем же всем?
Не без колебаний, не без надрыва и угрызений совести он решает пожертвовать мягкосердечным и неспособным на «борьбу» Алешей (тем, который больше других страдает совестливостью и копается в крамольных вопросах) и спасти себя и других. Он доносит на Алешу и тот, под конвоем, отправляется на «Беломорстрой», а доносчик, Виктор Бланк, и другие — спасены!
Тогда, столько лет тому назад, Юра спросил меня, шаловливо улыбнувшись: — Один из них — я!.. Который же?
Ах нет, что за ерунда! Хотя мы и сами болтали о том о сем и тоже были не слишком почтительны в выражениях о «Великом Кормчем», и в прошлом у меня уже была ссора с Артэком, когда ярые, пенившиеся бдительностью комсомольцы обозвали меня «классово-чуждой» и «пролезшей» — нет, мысль о «Беломорстрое» Алеши и предательстве Бланка не обеспокоили моей юной головы — все это принималось как нереальность.
А в жизни Юра был чудесный, чуткий ко всему прекрасному, талантливый мальчик.
На курсах ОПТЭ, кроме скучных и нудных уроков по методике эксурсоводства и, конечно, обязательных «Краткого курса истории ВКП(б)» и исторического материализма, проводились еще так называемые семинары. Это были наиболее интересные и полезные занятия изо всех других. Каждый курсант заранее намечал себе базу, куда он будет послан на летний туристский сезон по окончании курсов.