- Я знаю, Б. Д., - ответил Джейк. - Знаю и то, что рискую потерять работу. И все равно я против того, чтобы передача пошла в эфир. Подумайте об этом. Давайте я покажу вам самый конец. Я уверен, вы поймете, почему я готов остаться без работы, и согласитесь со мной.
Под ложечкой у меня противно засосало. Надо мной тоже стоит начальство, и это начальство заявило, что программа "Всадники зовут" будет при всех условиях показана телезрителям. При всех условиях. И обсуждению этот вопрос не подлежит. Да, происходит что-то не совсем понятное. Время для коммерческой передачи купили у нас за неслыханную цену, и сделал это военный концерн, который никогда еще не заказывал нам рекламу. Однако меня гораздо больше беспокоило другое: Джейк Питкин не славился свободомыслием и независимостью взглядов, и вот поди ж ты - ставит теперь на карту свою работу. Значит, уверен в моей поддержке, иначе не отважился бы на такой шаг. Увы, от меня ровным счетом ничего не зависело, хоть Джейку я об этом сказать и не мог.
- Начинайте, - распорядился Джейк в микрофон. И когда свет в просмотровой погас, повернулся ко мне: - Вы сейчас увидите их последний номер, Б. Д.
...Чистое голубое небо на экране, томные, ленивые аккорды гитары. Камера медленно ползет по небу: легкие белые облака, маленькое, бесконечно далекое солнце - не солнце, а крошечная светящаяся точка. Эта точка подплывает к центру экрана, и в этот момент в аккорды электрогитары вплетается тихое жужжанье ситара. Медленный, очень медленный наезд на солнце. И чем больше становится его шар, тем громче жужжанье, гитара смолкает, и начинает отбивать ритм барабан. Громче, громче гудит ситар, и жестче стук барабана, и все быстрее, быстрее, а солнце продолжает расти, и наконец весь экран заполняет невыносимо яркое сияние. Ситар и барабан словно обезумели, но, перекрывая их, звучит голос - словно стон больного в горячечном бреду:
- Ярче - тысячи - солнц...
Свет чуть бледнеет, из него проступает прекрасное лицо женщины с темными волосами, огромными глазами и влажными губами, и вдруг на звуковой дорожке остаются только приглушенные воркующие звуки гитары и тихие голоса:
- Ярче тысячи... тысячи солнц!
Лицо женщины расплывается, вместо него на экране - "Четыре всадника" в черных одеждах, и мелодия, возникшая с появлением лица женщины, переходит в минор и звучит уже как погребальная песнь под аккомпанемент скорбных, отрешенных аккордов электрогитары и тоскливого гуденья ситара:
- Мир темнеет... темнеет... темнеет.
Монтаж вставных кадров:
Горящая вьетнамская деревня, убитые женщины, дети...
- Мир темнеет, темнеет, темнеет.
Горы трупов в Освенциме...
- И ночь!
Гигантские кладбища машин, на переднем плане - худые, как скелеты, негритянские ребятишки в лохмотьях...
- Я умру...
Охваченное пламенем негритянское гетто в Вашингтоне, на заднем плане -туманный силуэт Капитолия...
- ...не увидев рассвета!
Огромное, во весь экран, лицо "всадника"-солиста, сведенное судорогой отчаяния и экстаза. Ситар играет в дубль-ритме, горестно плачет гитара, и "всадник" кричит в исступлении:
- Но я еще жив, и дай мне пройти этот путь! Скорей, я зову вас с собой, остались мгновенья!
Снова лицо женщины, но бесплотное, прозрачное, сквозь него бьет беспощадный желтый свет. Все быстрее рокочет ситар под обреченное рыданье гитары, и "всадник" заходится в неизбывной муке:
- И вспыхнет огонь, великий огонь озарит мое небо!
На экране - ничего, кроме жесткого, ослепляющего света...
- Смерть! Хаос! Ничто!
Экран мгновенно гаснет. Через несколько секунд чернота начинает высвечиваться вдоль горизонта тусклым синеватым заревом...
- Пусть вспыхнет огонь... великий огонь... наш последний свет... Никто не вернется, чтобы снова пройти этот путь!
Музыка смолкает. В полной тишине экран освещается взрывом чудовищной силы. Рвущий барабанные перепонки грохот. Медленно разворачивается зловещий гриб атомного облака. Под слабеющий гул и рев оно наливается огнем. Снова, на этот раз едва различимое, проступает сквозь атомное облако лицо женщины. И, заглушая рев, с непристойным благоговением шепчет голос:
- Ярче тысячи... Боже великий, ярче тысячи... тысячи солнц!
Экран потух, в зале зажегся свет.
Я сидел и глядел на Джейка. Джейк глядел на меня.
- Какая мерзость, - наконец произнес я. - Меня просто тошнит.
- Вы ведь не согласитесь показывать ее людям, правда, Б. Д.? - тихо спросил Джейк.
Я быстро прикинул. Номер занял минуты четыре - четыре с половиной... пожалуй, можно попробовать.
- Вы правы, Джейк, - решил я. - Мы не станем показывать людям этот бред. Вырежем номер и втиснем еще какую-нибудь рекламу. Время будет покрыто полностью.
- Вы не поняли, Б. Д., - ответил Джейк. - Контракт, который навязал студии Херм, не позволяет нам ничего менять. Мы показываем все как есть или вообще ничего не показываем. А пленка вся такая.
- Что значит - вся такая?
Джейк заерзал на стуле.
- Эти ребята... понимаете, Б. Д., они больные...
- _Больные_?
- Они... видите ли, у них навязчивая идея, они влюблены в атомную бомбу. Все, что они делают, бьет в одну точку.
- То есть, значит, что же - _вся_ пленка такая?
- Вот именно, Б. Д. И мы показываем этих маньяков ровно час или не показываем вообще.
- С ума сойти.
Мне хотелось сказать Джейку: "Сожгите ленту и спишите миллион долларов в убыток". Но я знал, что эти слова будут стоить мне места на студии. И еще я знал, что не успеет закрыться за мной дверь, а на моем месте уже будет сидеть человек, который не пойдет против воли начальства. Начальство же, судя по всему, просто выполняет волю еще более высокого начальства. Стало быть, все бесполезно. И выбора у меня нет.
- Ничего не поделаешь, Джейк, - сказал я. - Будем показывать все как есть.
- Больше я здесь не работаю, - сказал Джейк Питкин, человек отнюдь не славившийся свободомыслием и независимостью взглядов.
10 дней до часа "ч"...
- Но ведь нам тогда придется нарушить договор о запрещении ядерных испытаний, - сказал я.
- Мы назовем это использованием атомной энергии в мирных целях, и пусть русские потом кричат сколько им угодно, - ответил заместитель министра. Судя по всему, новость ошеломила его не меньше, чем меня.
- Это безумие...
- Возможно, - согласился заместитель министра, - но вы получили приказ, генерал Карсон, и я тоже получил приказ. Сверху. И четвертого июля в двадцать часов пятьдесят восемь минут по местному времени вы сбросите атомную бомбу силой действия в пятьдесят килотонн в намеченном квадрате долины Юкка.
- Но зрители... оперативные группы с телевидения...
- Они будут находиться на безопасном расстоянии от поражаемой зоны - не меньше двух миль. Надеюсь, стратегическое военное командование способно обеспечить такую точность попадания в экспериментальных условиях.
Я выпрямился.
- С заданием справится любой экипаж стратегической авиации, в этом я не сомневаюсь, - ответил я. - Я сомневаюсь в том, что поставленное задание необходимо. Я сомневаюсь в том, что отданный приказ разумен.
Заместитель министра пожал плечами, криво усмехнулся:
- Вы не одиноки.
- Как, значит, вам тоже неизвестно, с какой целью все это затевается?
- Мне известно только то, что счел нужным сообщить министр обороны, причем у меня есть подозрение, что и он знает лишь какую-то часть. Пентагон уже давно требует применения ядерного оружия, чтобы положить конец войне в Азии, и громче всех требуете этого вы, то есть командование стратегических военно-воздушных сил. Так вот, несколько месяцев тому назад президент дал условное согласие на использование ядерного оружия во время следующего сезона дождей.
Я свистнул. Что же все это значит: вняло ли правительство голосу разума или сошло с ума?
- От чего же зависит окончательное согласие президента?
- От общественного мнения, - ответил заместитель министра. -- Точнее, от того, произойдет или не произойдет резкий поворот в общественном мнении. Президент дал согласие санкционировать использование тактического ядерного оружия при условии, что к назначенному сроку, до которого осталось несколько месяцев, не менее шестидесяти пяти процентов населения отнесется одобрительно к применению ядерного оружия и не более двадцати процентов активно выступит против.