Насколько мне известно, он был здесь лишь однажды – много лет назад, во время собственного тура. Значит, у него прекрасная память или безошибочное чутье: ментор уверенно шагает по лабиринту винтовых лестниц и сужающихся запутанных коридоров. Время от времени ему приходится останавливаться и толкать очередную дверь, которая, судя по сердитому скрипу петель, давно уже не открывалась. В конце концов мы забираемся по стремянке через какой-то люк – и оказываемся под куполом Дома правосудия. Огромное пространство заполнено сломанной мебелью, стопками книг, отчетов и грудами ржавого оружия. Повсюду толстым слоем лежит пыль – похоже, ее не тревожили много лет. Солнечный свет едва сочится через четыре грязных квадратных окна. Хеймитч пинком закрывает люк и поворачивается к нам.
– В чем дело? – рявкает он.
Пит выкладывает ему, что случилось на площади. Как прозвучала песенка Руты, как молча приветствовали нас зрители, как мы замешкались на веранде, как стали свидетелями убийства.
– Что здесь творится, Хеймитч? – спрашивает он напоследок.
– Лучше ты ему расскажи, – обращается ментор ко мне.
Не согласна: это в сотни раз хуже. Но делать нечего, и я как можно спокойнее говорю о визите президента Сноу, о волнении в дистриктах, даже о поцелуе с Гейлом. Объясняю, что мы в большой опасности, вся страна в опасности из-за моей дерзкой выходки с ягодами.
– Я должна была все исправить во время тура. Уверить сомневающихся, что тронулась от любви. Остудить закипевшие страсти. А вместо этого – что получилось? Трое убиты. Все, кто сегодня пришел на площадь, будут наказаны.
Мне становится дурно, и я опускаюсь на пыльную тахту, из которой торчат пружины вместе с клочьями мягкой набивки.
– Выходит, и я подлил масла в огонь, со своими деньгами. – Пит вдруг сбрасывает на пол настольную лампу, стоявшую на картонной коробке. Осколки летят во все стороны. – Пора уже прекратить эти игры! Вы двое шушукаетесь, делитесь тайнами, а меня даже не посвящаете. Словно я невменяемый тупица или слабак, недостойный доверия.
– Это не так... – начинаю я.
– Именно так! – огрызается он. – Китнисс, у меня в Двенадцатом дистрикте тоже остались родные, друзья. Думаешь, их это не коснется? Или после всего, что мы вместе перенесли на арене, я до сих пор не заслуживаю обыкновенной правды?
– Ты всегда был хорош и надежен, Пит, – возражает ментор. – Так умно вел себя перед камерами. Я не хотел ничего портить.
– И переоценил мои способности. Сегодня я все угробил. Что теперь будет с родными Руты и Цепа? Я подарил этим людям светлое будущее? Да им повезет, если они доживут до вечера!
Пит разбивает что-то еще – по-моему, статуэтку. Таким я его ни разу не видела.
– Хеймитч, он прав, – вырывается у меня. – Зря мы молчали. Даже тогда, в Капитолии.
– На арене вы тоже как-то между собой общались? – произносит Пит уже несколько спокойнее. – Не обращая внимания на меня?
– Нет, Публично – нет. Просто я догадывалась, чего он хочет, по прилетевшим или не прилетевшим подаркам.
– Что ж, у меня такой возможности не было. Мне ведь не присылали подарков, пока не появилась ты, – бросает Пит.
Это мне в голову не приходило. Как же он должен был себя чувствовать – умирающий, истекающий кровью, но не получивший ни единой посылки, когда появилась я, с хлебом и мазью от ожогов? Можно подумать, Хеймитч спасал меня за его счет...
– Слушай, парень... – заводится ментор.
– Не трудись. Знаю: тебе пришлось выбрать одного из нас. Я сам хотел, чтобы это была она. Но теперь все иначе. На улице умирают люди, а сколько еще погибнет, если мы не справимся? Я лучше Китнисс держусь перед камерами. Мне не нужны советчики. Нужно только одно: знать, во что ввязываюсь! – выпаливает Пит.